Она встала и пошла в спальню, где спал Миша. Сердце колотилось от гнева и обиды. Обиды не столько на свекровь, сколько на мужа. На его малодушие, на его вечную позицию «и нашим, и вашим». Только «ваши» почему-то всегда оказывались его родителями, а «наши» — это была только она. Одна.
Следующие несколько дней превратились в тихий ад. Свекры, как и обещали, пропали. Не звонили, не писали. Раньше Тамара Павловна названивала по пять раз на дню, чтобы узнать, «как там её внусик», и дать Лене тысячу «ценных» советов. Теперь телефон молчал. И эта тишина была оглушительной.
Дима ходил мрачнее тучи. Он почти не разговаривал с Леной, а если и говорил, то сквозь зубы.
— Мама звонила тёте Гале, жаловалась, — бросил он как-то вечером. — Теперь вся родня думает, что ты у нас мегера, которая родителей мужа ни во что не ставит.
— А ты им объяснил ситуацию? — спокойно спросила Лена, качая на руках проснувшегося Мишу.
— А что я им объясню?! — взорвался Дима. — Что моя жена зажала денег для моих стариков? Спасибо, Лен, опозорила на всю семью! Они же для нас старались, хотели как лучше!
— Как лучше для кого, Дима? Для себя?
— Для всех! Была бы машина, они бы Мишку к себе на дачу забирали летом! Ты бы отдохнула! А теперь что? Будешь всё лето с ним в четырёх стенах сидеть! Сама себе злобный буратино!
Лена смотрела на мужа и не узнавала его. Куда делся тот заботливый парень, за которого она выходила замуж? Перед ней стоял обиженный ребёнок, повторяющий слово в слово мамины упрёки. Дима был свято уверен в своей правоте и в том, что он — мудрый глава семьи, пытающийся примирить «двух неразумных женщин», хотя на деле лишь подливал масла в огонь своей бесхребетностью.
Через неделю у Лены закончился важный проект. Обычно она отмечала это маленьким праздником — заказывала пиццу, открывала бутылку вина. Но сейчас не было ни сил, ни настроения. Миша капризничал, у него резались зубы. Лена почти не спала третью ночь. Она чувствовала себя выжатой как лимон. Вечером, уложив наконец сына, она зашла на кухню. Дима сидел за столом, уставившись в телефон.
— Дим, мне нужно будет в четверг съездить в офис, подписать документы по проекту. Буквально на пару часов. Ты сможешь с Мишей посидеть?
Дима нехотя оторвался от экрана.
— В четверг? Не могу. У меня совещание.
— А перенести никак? Это очень важно.
— Лена, у меня работа, — отрезал он. — Я не могу по первому твоему требованию всё бросать. Попроси мою маму. Ой, я же забыл, — с ехидной ухмылкой добавил он, — вы же теперь не общаетесь. Ну, это твои проблемы.
Лену окатило ледяной волной. Её проблемы? Её ребёнок — это теперь её проблемы?
— То есть, ты мне предлагаешь сорвать подписание контракта, из-за которого я не спала месяц, чтобы ты не напрягался?
— Я не напрягаюсь?! — он вскочил, его лицо исказилось от гнева. — Да я пашу как конь, чтобы эту семью обеспечить!
Лене хотелось рассмеяться ему в лицо. Обеспечить? Его зарплаты едва хватало на его же кредиты и бензин. Но она сдержалась. Спорить было бесполезно.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Я что-нибудь придумаю.
Она нашла выход. Попросила соседку, пенсионерку тётю Валю, посидеть с Мишей за небольшую плату. Тётя Валя была доброй женщиной и обожала малышей. В четверг Лена, оставив соседке подробные инструкции и номер телефона, с тяжёлым сердцем поехала в офис. Она нервничала, каждые пять минут проверяла телефон. Но всё прошло гладко. Она подписала документы, получила подтверждение оплаты на счёт и уже через полтора часа ехала домой.
На душе было двоякое чувство. С одной стороны, гордость за то, что она справилась сама. С другой — горький осадок от поведения мужа. Она поняла, что больше не может на него рассчитывать. Совсем.
Вечером Дима вернулся с работы с загадочным видом. Он даже попытался изобразить нечто вроде улыбки.
— Ну что, подписала? — спросил он почти дружелюбно.
— Подписала, — кивнула Лена, не отрываясь от кормления Миши.
— Ну вот видишь, справилась же, — самодовольно сказал он, будто это была его заслуга. — А ты панику разводила. На самом деле, Лен, я поговорил с родителями…
Лена замерла с ложкой в руке. Неужели?
— …и мы тут подумали, — продолжил Дима, не замечая её реакции. — Восемьсот тысяч — это, может, и многовато сразу. Мы согласны на шестьсот. А остальное сами добавим. Идёт?
