Через пару дней ситуация стала хуже. С утра Ольга зашла в ванную — а там чужая зубная щётка. Детская, с Человеком-пауком. Её чашка для щёток, в которой всегда стояли две — её и Артёма, — теперь выглядела как казарма.
Она молча вышла, но внутри уже закипало.
На кухне свекровь вальяжно распоряжалась кастрюлями: — Олечка, я тут борща сварила. Твоё мясо взяла, ничего? Оно ж всё равно общее. — Нет, Валентина Петровна, не общее, — резко ответила она. — Это моя квартира и мои продукты. — Господи, какие мы жадные, — театрально всплеснула руками свекровь. — Я ж для семьи стараюсь.
Тем временем Светка кинула ещё полено в костёр: — А вообще, Оль, ты странная. Живёшь в двух комнатах, а ведёшь себя, как будто это твоя личная дача. Мы же тоже семья. — Нет, — отрезала Ольга, и руки её задрожали. — У меня семья — это я и мой муж. Точка.
— Слышь, Артём! — крикнула Светка. — Твоя-то вообще с катушек слетела. Думает, что она одна тут решает.
Артём вышел из спальни, потерялся между двумя лагерями. Смотрел на мать, на сестру, на жену, как ребёнок, который боится выбрать неправильную сторону.
— Артём, скажи им! — повысила голос Ольга. — Это моя квартира. Моя. Я её унаследовала. Здесь никто не будет хозяйничать. — Ну, Оль… — начал он. — Только попробуй сейчас сказать «потерпи» — и будешь ночевать на лестнице, — процедила она.
Свекровь схватилась за сердце: — Господи, за что мне такое? Я же ради сына! Старая женщина без крыши…
Светка подхватила: — Да, выгнать мать и племянника — ну это вообще, Оль, позор. Люди добрые такого не делают.
И тут Ольга впервые ощутила, что её не просто раздражают — её давят. Они пытались заставить её чувствовать вину. За что? За то, что она хочет жить в своём доме спокойно?
Через неделю всё вышло наружу. Ольга случайно подслушала. Возвращалась с работы, ключ в замке поворачивала медленно — и услышала в прихожей разговор.
— Мам, а если мы Темку пропишем у них, — шептала Светка, — то всё, никто нас не выгонит. Это же закон. Ребёнка просто так не выпишешь. — Вот-вот, — вторила Валентина Петровна. — А там и Артёмка твой не будет бегать между ними. Всё своё будет.
Ольга застыла. Внутри всё оборвалось. Прописка! Это уже не про «пожить пару недель». Это про захват. Про то, чтобы закрепиться здесь навсегда.
Она вошла резко, ключ громко щёлкнул, и обе замолчали. — Прописать? — её голос звучал ледяно. — Вы правда думаете, что я этого не услышу?
Они переглянулись. — Оля, ну не начинай, — Светка попыталась улыбнуться. — Мы просто… обсуждали. — Обсуждали? — Она бросила сумку на пол. — Так вот вам обсуждение: эта квартира — моя собственность. Единоличная. Я никого сюда прописывать не собираюсь. И даже не мечтайте.
— Ты что, ребёнка на улицу выкинешь? — свекровь сложила руки, как икона. — Ты же женщина, у тебя сердце должно быть!
— Моё сердце тут ни при чём. Это моя квартира, и закон на моей стороне, — отрезала Ольга.
Она пошла к шкафу, достала папку с документами и положила на стол свидетельство о собственности. — Видите? Вот бумага. Моя квартира. Не ваша, не общая, не «семейная». Моя.
В комнате повисла тишина. Даже Темка замер.
— Артём, — повернулась она к мужу. — Я тебе сейчас говорю, при всех. Если ты не можешь меня поддержать в этом, то собирай вещи и уходи вместе с ними.
Артём побледнел. — Оля… ну зачем так жёстко… — Жёстко? — она усмехнулась. — Нет, милый. Жёстко будет дальше, если я позволю им тут прописаться.
Она взяла документы, аккуратно положила обратно в папку. Её руки больше не дрожали.
Это был первый раз, когда Ольга почувствовала: её терпение кончилось. И что если придётся выгнать всех — она это сделает.
Ночь прошла в гробовой тишине. Никто не спорил, не хлопал дверями. Только Артём ходил кругами, как зверь в клетке, и курил на балконе одну за другой.
