Ольга лежала на диване и смотрела в потолок. В голове звучала её собственная фраза: «Собирай вещи и уходи». И впервые за все годы брака она подумала: а если он правда уйдёт — может, это даже не самое страшное?
На следующий день утро было странно тихим. Никто не хлопал кастрюлями, не таращил телевизор, даже Темка сидел смирно, ковырял игрушечный танк. Ольга решила: штиль перед бурей. И не ошиблась.
После работы она зашла в квартиру и увидела — все трое сидят за столом, как на семейном совете. На столе — бумаги.
— Оля, — начала Валентина Петровна своим театральным голосом, — мы тут подумали. Ты, конечно, хозяйка. Но ты женщина, а женщина без семьи — что? Никто. Квартира эта и сыну твоему нужна, и внуку. Надо оформить, чтобы всё по-честному было.
— Что оформить? — у неё внутри всё похолодело. Светка толкнула к ней лист. — Давай договор дарения. Половину квартиры Артёму. Чтобы не было у тебя соблазна нас выгонять.
Ольга посмотрела на них и вдруг рассмеялась. Смех был такой, что даже у Темки глаза округлились. — Дарение? Вы совсем с ума сошли?
— Оля, не кричи, — вмешался Артём, но голос его дрожал. — Может, и правда… так будет спокойнее. — Спокойнее? — она резко повернулась к нему. — Для кого? Для тебя? Для твоей мамочки? Для Светки? А я кто? Просто кошелёк с ногами?
— Ты перегибаешь, — пробормотал он. — Я? — Ольга подошла к шкафу, достала папку с документами и швырнула на стол. — Вот, читайте! Тут моё имя. Только моё. И я никому ничего дарить не собираюсь.
Свекровь всплеснула руками: — Артём, ты слышишь? Она нас вышвырнуть хочет! Тебя, мать твою, сестру твою, ребёнка маленького!
— Хватит! — Ольга ударила ладонью по столу. — Я вас не выгоняю. Я просто говорю: это мой дом. И либо вы живёте по моим правилам, либо собираете чемоданы.
Светка вскочила: — Ты кто вообще такая? Мы родня, а ты… чужая!
Эти слова резанули сильнее всего. Чужая. В своём доме.
— Знаешь что, Света, — сказала Ольга ледяным тоном. — Собирай вещи. Ты и твой ребёнок. Сегодня же.
— Ах вот как?! — заорала та. — Да мы через суд! Мы пропишем Темку, и ты нам ничего не сделаешь!
— Попробуй, — тихо ответила Ольга. — Суд встанет на мою сторону. Ребёнка никто не пропишет без моего согласия.
Валентина Петровна схватилась за сердце, театрально осела на стул: — Убьёт меня эта стерва…
Артём побежал к ней, стал тормошить. — Мам, ну хватит, не придумывай.
И вдруг посмотрел на жену. — Оля, ну будь человеком. Пусть поживут, ты же видишь — им некуда.
— Артём, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Или они — или я.
Он замер. Комната наполнилась молчанием, густым, как дым. И в этом молчании впервые за всё время он сказал твёрдо: — Мам, Света. Собирайтесь.
Валентина Петровна вскочила, словно её кипятком ошпарили. — Что?! Ты ради этой… этой… грымзы свою мать выгоняешь?! — Ради честности, — тихо сказал он. — Это её квартира.
Крики, слёзы, хлопанье дверьми, детский визг — всё смешалось в один шумный ком. Но через два часа чемодан на колёсиках уже снова стоял в прихожей. На этот раз — на выход.
Ночь опустилась тихо. Квартира будто выдохнула.
Ольга лежала на своей кровати. Рядом — Артём, но он казался чужим. Он отвернулся к стене, молчал.
— Ты понимаешь, — сказала она в темноте, — что теперь всё не будет, как раньше? Он не ответил.
Она знала: победа далась дорогой ценой. Она сохранила дом, но потеряла иллюзию, что семья может быть безопасным местом.
Утром она пошла на кухню, включила чайник. На столе стояла чужая кружка — та самая, в которой Светка вчера пила. Ольга молча взяла её и поставила в шкаф. Самый дальний угол.
Война закончилась. Но мир наступил холодный, как первый снег за окном.
