— Тогда не остынет, — он посмотрел на неё. — Вера, я сделал выбор. Понимаешь? Я выбрал тебя. Выбрал нашу семью. Маме это не нравится, но это моё решение.
Вера протянула руку через стол. Вадим взял её ладонь в свою.
— Спасибо, — тихо сказала она.
— Не за что. Просто… дай мне время привыкнуть. Мне тяжело. Очень тяжело.
Они сидели так несколько минут, держась за руки. За окном шумел ветер, на улице кто-то громко разговаривал по телефону.
Следующие две недели были тяжёлыми. Екатерина Николаевна звонила Вадиму каждый день. Он брал трубку, слушал упрёки, молчал. Иногда пытался объясниться, но свекровь не слушала. Просто выплёскивала обиду и гнев.
Вере она тоже звонила. Первые дни Вера пыталась разговаривать, объяснять. Потом перестала брать трубку. От родственников Вадима начали приходить странные сообщения. Кто-то писал, что она разрушила семью. Кто-то просто осуждающе молчал.
Вадим ходил мрачный, на работе у него явно что-то не ладилось. По вечерам он сидел в интернете и делал вид, что всё нормально. Но Вера видела, как ему плохо.
Однажды вечером она застала его на балконе. Он стоял, прислонившись к перилам, и смотрел вниз.
— Жалеешь? — спросила Вера.
— О том, что забрал у неё ключи.
— Нет. Жалею, что до этого дошло. Что мама не может понять. Что ей больно. Но о самом решении — не жалею.
— Я знаю, — он обернулся. — Дядя Рома говорит, что она начала потихоньку успокаиваться. Уже не плачет по ночам. Правда, от сына отреклась публично. Всем родственникам сказала, что у неё больше нет сына.
— Ничего. Переживу, — он попытался улыбнуться, но получилось кривовато. — Главное, что у нас теперь тихо. Никто не приходит без предупреждения. Никто не лезет в шкафы.
Вера обняла его. Они стояли на балконе, и холодный ветер трепал волосы.
Через месяц Екатерина Николаевна наконец взяла трубку от Вадима. Он названивал ей каждый день, но она сбрасывала. А в эту пятницу вдруг ответила.
— Алло, — голос был сухой, отстранённый.
— Мам, привет, — Вадим говорил осторожно. — Как дела?
— Может, приедешь к нам в гости? В эти выходные?
— Мам, ну когда-нибудь же надо встретиться…
— Не знаю. Когда захочу, тогда и приеду. Если вообще захочу.
— Всё. Мне надо идти.
Вадим положил телефон и посмотрел на Веру.
— Хоть взяла трубку, — сказала она.
— Да. Но разговаривала так, будто я чужой.
— Со временем пройдёт.
— Не уверен, — Вадим встал и прошёл на кухню.
Вера осталась сидеть на диване. Она понимала, что Екатерина Николаевна не простит. Не скоро, возможно никогда. Свекровь чувствовала себя преданной, отвергнутой. Для неё забрать ключи значило выгнать из жизни сына.
В субботу утром они проснулись поздно. Вадим приготовил завтрак — научился делать яичницу более-менее съедобно. Они сидели на кухне, и в квартире было спокойно. Никто не врывался без предупреждения. Никто не перекладывал вещи. Никто не давал непрошеных советов.
— Странно, правда? — сказал вдруг Вадим.
— Тишина. Я уже привык, что мама постоянно здесь. А теперь её нет вообще.
— Да. Очень, — он отложил вилку. — Но понимаю, что иначе было нельзя. Мы бы просто сошли с ума. Особенно ты.
— Вадим, я не хотела вас ссорить.
— Знаю. Ты просто хотела нормальной жизни. А я долго не понимал, что это нормальное желание, — он посмотрел на неё. — Мне дядя Рома сказал одну вещь. Что настоящая взрослость начинается, когда ты выбираешь свою семью, а не семью родителей. Я не понимал, о чём он. Теперь понял.
Вера взяла его за руку.
Соседка Светлана Ивановна встретила Веру на следующей неделе в подъезде. Посмотрела с любопытством.
— Ну что, свекровь больше не приходит?
— Довоевалась значит, — Светлана Ивановна покачала головой. — Хотя, если честно, я бы на твоём месте тоже не выдержала. Каждый день видеть свекровь в собственной квартире — то ещё испытание.
— Екатерина Николаевна хотела как лучше.
— Все хотят как лучше. Только не все понимают, где грань. Ладно, удачи тебе, — соседка махнула рукой и пошла дальше.
Прошло ещё две недели. Вадим продолжал звонить матери, но она отвечала редко. Разговоры были короткими, натянутыми. Екатерина Николаевна держала дистанцию.
Роман Николаевич иногда звонил Вадиму, рассказывал, как дела у Кати. Говорил, что она постепенно смиряется, но обида сидит глубоко. Что она рассказывает всем знакомым, какая у неё неблагодарная невестка. Что она винит во всём Веру.
— Дядя говорит, что мама может и через год не простить, — сказал как-то вечером Вадим.
— Тебе не тяжело? Все родственники считают тебя виноватой.
— Тяжело. Но я не жалею.
— Я тоже не жалею. Просто грустно. Я думал, что мы сможем как-то договориться. Что мама поймёт. Но она не хочет понимать.
— Потому что для неё это предательство.
— Да. Для неё любая попытка отделиться — это предательство.
Они сидели на кухне, и за окном медленно темнело. Где-то вдалеке играла музыка, кто-то громко смеялся.
— Ты жалеешь? — спросила Вера.
Вадим посмотрел на неё.
— Нет. Жалею, что так вышло. Что маме больно. Что она не может отпустить. Но о самом решении — нет. Я просто привыкаю к тому, что я теперь взрослый. Что у меня своя семья. И эта семья — главное.
Вера положила голову ему на плечо. Они сидели так долго, молча. И в этом молчании была какая-то новая, непривычная, но правильная тишина.
Екатерина Николаевна больше не приходила в их квартиру. Не звонила в дверь без предупреждения. Не перекладывала вещи в шкафах. Не давала непрошеных советов.
Она просто исчезла из их жизни. И это было одновременно облегчением и болью.
Вера знала, что свекровь когда-нибудь, может быть, вернётся. Или не вернётся вовсе. Но теперь это будет на других условиях. Или не будет вообще.
А пока в квартире была тишина. Их собственная, выстраданная, правильная тишина.
