Новая пациентка появилась в нашей палате во вторник. Крашеная блондинка, хорошо за 30, шумная, разговорчивая. Первое, что она нам сообщила – от нее ушел муж.
Вот так запросто, прямо с порога. Сколько прошло с момента ее появления в палате? От силы минут 15. Вымыла руки, достала необходимое из сумки, переоделась. Потом села на кровать, вздохнула тяжело.
И такая, словно сама с собой разговаривает:
– Не понимаю, чего ему не хватало.
– Кому? – Юля, соседка справа, на счастье была без наушников.
– Руслану моему. Собрал вещи и ушел. Семь лет все нормально было, даже не ругались почти.
– Тебя как зовут? – спросила наша активистка.
– Ой, простите, – смутилась новенькая. – Маша.
– Юля, будем знакомы. Это Оля и Раиса Ивановна, а в том углу лежит Катя, она на процедурах.
– Очень приятно.
Юля – дама прямая, без затей, и сразу задала вопрос, который у каждой из нас крутился на языке:
– Муж, недавно, видно, сбежал? Что-то ты, Маша, сама не своя.
– Две недели назад. В один день собрал вещи и ушел, представляете? Как подменили человека. Если бы я не разревелась, он и кота бы забрал с собой. Холодно, молча. (продолжение в статье)
Лиля сидела на диване в их съемной квартире, глядя в мутное окно, где дождь барабанил по стеклу, оставляя серые разводы. Ей было двадцать один, и она только что вернулась с работы — продавала ткани в небольшом магазине на углу, где пахло хлопком, краской и немного сыростью от старых полок. Ноги ныли от восьми часов за прилавком, туфли, что промокли под дождем, стояли у двери, оставляя лужицы на линолеуме, что пожелтел от времени. Вадим, ее муж, высокий, с темными волосами, что падали на лоб, и громким голосом, что отдавался от стен, вошел в комнату, держа телефон в руке. Его футболка, мятая и пахнущая потом после дня в гараже, натянулась на плечах, когда он ткнул экраном в ее сторону: "Ты за квартиру скидываться собираешься?" Она отставила чашку с чаем, что остывал на столе — мятный аромат поднимался к потолку, смешиваясь с запахом сырости из угла, где обои отклеились. Лиля усмехнулась, уголки губ дрогнули: "Нет". Вадим шагнул ближе, тень от его фигуры упала на пол, где лежал старый ковер, вытертый до ниток: "Шутить в другом месте будешь! Бабки гони, хозяйке отправить надо!" Она подняла глаза, глядя на него с насмешкой — он стоял, переминаясь с ноги на ногу, в носках, что пахли стиральным порошком, но уже начали рваться на пятках: "Вот и отправь, а у меня денег нет!" — и уставилась на мужа, скрестив руки на груди.
"Давай без этого", — скривился он, морщины собрались у рта, голос стал резче, как нож по стеклу. "Деньги на стол!" Лиля посмотрела на маникюр — розовый лак блестел на ногтях, хоть и начал облупляться на кончиках, сдула невидимую пылинку с пальца: "Ты мужчина в доме и глава семьи! Решай вопрос!" Вадим прищурился, глаза сузились, как у кота перед прыжком: "Вот ты как запела?" Она пожала плечами, хлопнув длинными ресницами, что оставляли тень на щеках: "А чего ты хотел? У нас или равноправие, или подчинение главе семьи! Определись уже!" Он нахмурился, злость закипала внутри, как вода в чайнике, что гудел на кухне: "Что-то я тебя плохо понимаю! Бунт на корабле? Да я тебя!" — и поднял руку, сжав кулак, пальцы побелели от напряжения.
Лиля спокойно посмотрела на него, не дрогнув: "Сядешь!" Рука замерла в воздухе, он опустил ее, сглотнув ком в горле, что застрял, как кость: "Лилька, к чему ты ведешь?" Она выпрямилась, платье, что пахло лимонным порошком, которым она стирала утром, зашуршало на коленях. Чай остывал, пар поднимался к потолку, где желтело пятно от протечки: "А к тому, дорогой, что ты много на себя берешь! У нас были партнерские отношения, равные. Мы так поженились — современно, в духе времени, как ты сам говорил. А потом ты начал требовать, как по домострою! Определись, какая у нас семья!" Вадим стоял, глядя на нее — волосы светлые, чуть растрепанные после работы, глаза дерзкие, что сверкали в полумраке комнаты. Он не растерялся, но гнев рос, как буря за окном. Лиля сидела, скрестив руки, и ждала ответа, пока дождь стучал по стеклу, заглушая тишину.
Иные браки создаются не для счастья, а для уроков, что остаются на всю жизнь. Лиля и Вадим были живым доказательством этого. Ее отец, Семен Андреевич, что чинил телевизоры соседям и пах табаком, ворчал два года назад, когда она в девятнадцать собралась замуж. Они стояли в их кухне, где мать пекла пироги с капустой, а запах муки смешивался с теплом плиты: "Дочь, ты чем думаешь? В девятнадцать лет замуж!" Лиля уперла руки в бока, глядя на отца, чьи волосы седели на висках: "Вы с мамой в восемнадцать поженились!" Полина Михайловна, в фартуке, что был испачкан мукой, улыбнулась, вытирая руки о тряпку: "Я не думала, что поспешила. Это твой папа гулять хотел, пока я его не приструнила!"
Семен проворчал, глядя в пол, где лежал старый линолеум: "Я не был уверен, хочу ли детей! Лилечку родили вовремя, я был готов морально и физически!" Полина рассмеялась, ее голос звенел, как ложка о миску: "Готов он! Помню, как ты с памперсом к мусорке шел, держа его на вытянутой руке, будто бомба! А на родительские собрания в школу тебя было не загнать, пока я не заставила!" Лиля смотрела на них — отец в свитере, что пах одеколоном, мать с теплыми руками, что гладили ее по голове. Они спорили, но любовь сквозила в каждом слове, как тепло от плиты.
"Папа, ты что, ревнуешь?" — засмеялась Лиля, теребя край платья, что сшила сама. "А то!" — подмигнула Полина, ставя пирог на стол, где уже лежала стопка тарелок. (продолжение в статье)