— Расскажите ситуацию подробно, — попросил он, включив диктофон.
Любовь рассказала. Про то, как взяла Ольгу три года назад, как та обещала найти работу и съехать. Про то, как обещания превратились в требования, а потом в угрозы.
— Она платила коммунальные услуги? — спросил юрист.
— Нет. Обещала, но не платила.
— Переклеила обои в своей комнате. Но это я их покупала.
— Есть письменное соглашение о проживании?
— Какое соглашение? Она родственница, я её из жалости взяла.
Алексей Викторович откинулся в кресле и потёр переносицу.
— Любовь Ивановна, вы поступили правильно, что выселили её сейчас. Ещё полгода — и у неё действительно появились бы основания претендовать на часть жилплощади.
Любовь почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— То есть она не блефовала?
— Не совсем. При определённых обстоятельствах суд мог бы признать её право пользования квартирой. А там недалеко и до собственности. Особенно если бы она доказала, что вкладывала средства в содержание жилья.
— Но она же не вкладывала!
— А как это доказать? — юрист пожал плечами. — У вас есть расписки? Чеки? Свидетели? В нашей практике были случаи, когда люди годами судились из-за подобных ситуаций.
Любовь молчала, переваривая услышанное. Значит, она не только поступила правильно, но ещё и вовремя. Ещё немного — и лишилась бы собственного дома.
— А что теперь делать, если она подаст в суд?
— Не бойтесь. — Алексей Викторович улыбнулся в первый раз за всю встречу. — У вас сильная позиция. Квартира ваша по документам, Ольга Сергеевна была временным жильцом, никаких взносов не делала. Максимум, что ей грозит — это признание права на временное проживание. Но и то маловероятно.
Выходя из офиса, Любовь почувствовала странное облегчение. Впервые за последние дни голос внутри неё не шептал «ты поступила жестоко». Наоборот — он говорил: «ты поступила умно».
По дороге домой она зашла в продуктовый и купила себе кусок хорошего сыра и бутылку красного вина. Не для того, чтобы заглушить боль, а чтобы отметить. Отметить своё право на собственную жизнь, которое она так долго не решалась использовать.
Дома Любовь села за кухонный стол, налила вина в красивый бокал, который обычно доставала только по праздникам. Сыр оказался действительно вкусным — с лёгкой остротой и насыщенным ароматом. За окном шёл дождь, но в квартире было тепло и тихо.
Тишина больше не давила. Она обнимала.
Приезд дочери и правда о прошлом
Вика приехала в субботу утром на электричке. Любовь встречала её на вокзале, волнуясь, как перед первым свиданием. Дочь выглядела усталой — тёмное пальто, чёрная сумка через плечо, привычное для мегаполиса выражение лица. Они обнялись сдержанно, как полагается взрослым людям, которые ещё не до конца разобрались в своих отношениях.
— Как доехала? — спросила Любовь, когда они садились в автобус.
— Нормально. Народу мало было.
Дорога домой прошла в неловком молчании. Любовь показывала пальцем на новые магазины и кафе, а Вика кивала и смотрела в окно. Обе понимали — разговор предстоит серьёзный.
Дома Вика прошла по квартире, как по музею детства. Заглянула в свою бывшую комнату, где теперь стояла швейная машинка и гладильная доска. Остановилась у двери комнаты, где жила Ольга.
— А здесь что теперь?
— Пока ничего. Проветриваю. Запах сигарет едва выветрился.
Вика толкнула дверь. Комната была пустой — только старый диван-кровать, который остался от прежних хозяев квартиры, и следы на обоях от снятых картин и фотографий.
— Здесь раньше была твоя детская, — тихо сказала Любовь. — Помнишь кроватку с розовым балдахином?
— Помню. — Вика провела рукой по дверному косяку, где до сих пор были заметны карандашные отметки её роста. — А потом я переехала в большую комнату, а сюда Ольга.
За обедом они говорили о работе, о московских ценах, о планах Вики на отпуск. Осторожно обходили главную тему. Но после борща с домашней сметаной, когда пили чай с вареньем, Вика наконец решилась:
— Мам, расскажи мне про Ольгу всю правду. Не ту, которую ты рассказывала мне в детстве, а настоящую.
Любовь отставила чашку. Вот и пришло время честности.
— Ольга была дочерью маминой сестры. Жили они в посёлке под Тулой, бедно. Когда Ольге исполнилось восемнадцать, она приехала в город поступать в техникум. Мама попросила меня приютить её на время.
— Я была молодой, глупой. Думала — ну что, месяц поживёт и съедет. А Ольга оказалась… хитрой. Она умела нравиться, когда ей что-то было нужно. Сначала просила ещё неделю, потом ещё месяц. А потом вообще перестала спрашивать разрешения.
Вика слушала молча, изредка кивая.
— В техникум она так и не поступила. Зато быстро нашла парня с машиной, забеременела. Я думала, теперь-то точно съедет. А она заявила, что с ребёнком ей некуда идти, и осталась рожать здесь.
— Постой, — Вика нахмурилась. — А где этот ребёнок?
— Сделала аборт на седьмом месяце. Сказала — передумала. — Любовь потёрла лоб. — Я тогда ещё не понимала, что это был способ остаться в квартире подольше.
— Это ещё не всё. После аборта она впала в депрессию, начала пить. Я её выхаживала, к врачам водила, лечила. А она мне постоянно твердила: «Ты же видишь, мне плохо. Я не могу сейчас никуда уехать.»
Вика встала из-за стола, подошла к окну.
— Мам, а почему ты мне никогда этого не рассказывала?
— Потому что стыдно было. Стыдно, что позволила собой манипулировать. А потом ты родилась, и мне стало не до Ольгиных проблем. Я думала, она наконец-то найдёт свою дорогу.
— Но она же уехала, когда я была маленькая? Вышла замуж?
— Да. За водителя дальнобойщика. Я думала — всё, избавилась. А через десять лет звонок: «Люба, муж бросил, работы нет, помоги.» И снова те же песни про то, что ей некуда идти.
Вика обернулась к матери.
— И ты опять согласилась?
— А что мне оставалось делать? Сказать «нет» родственнице? Ты тогда в Москву уехала, мне стало одиноко. Подумала — ну поживёт немного, потом устроится.
— А она не устроилась.
— Она даже не искала работу. Первые полгода говорила, что депрессия после развода. Потом начала утверждать, что болеет. Потом привела своего дружка — безработного алкоголика. Они тут пили, курили, орали по ночам.
Любовь встала, подошла к дочери, положила руку ей на плечо.
— Вика, я правда три года терпела. Оплачивала коммунальные за двоих, покупала продукты на троих. А когда попросила хотя бы убирать за собой — она обиделась. Сказала, что я к ней придираюсь.
— А когда ты решила выгнать её?
— Когда поняла, что она считает мою квартиру своей. Она стала приглашать друзей, не спрашивая. Переставлять мебель. А однажды заявила, что раз прожила здесь три года, то имеет право остаться навсегда.
Вика прислонилась лбом к стеклу.
— Мам, прости. Я не знала.
— Не знала, потому что я скрывала. Боялась, что ты подумаешь плохо обо мне. Что скажешь — какая же ты тряпка, мама.
— Я бы никогда так не сказала.
— А что ты скажешь сейчас?
Вика повернулась, посмотрела матери в глаза.
— Сейчас я скажу, что ты молодец. Что жаль только — не выгнала её раньше.
Любовь почувствовала, как с души слетает тяжёлый камень. Дочь поняла. Простила. А может быть, впервые по-настоящему увидела свою мать — не идеальную женщину из детских воспоминаний, а живого человека с правом на ошибки и правом на защиту себя.
Вечером они вместе мыли посуду и планировали, что будут делать с освободившейся комнатой.
— А может, кабинет устроим? — предложила Вика. — Компьютер поставим, книжные полки.
— Или мастерскую, — мечтательно сказала Любовь. — Я давно хотела заняться рукоделием серьёзно.
— Мам, а ты знаешь, что это первый раз за много лет, когда мы так разговариваем?
— О твоих желаниях. Раньше ты всегда говорила только о том, что нужно другим.
