— Идите отсюда, — ледяной взгляд бабки Маша запомнила навсегда, — ничего не получите! Я столько сил положила на то, чтобы Ленька мой тебя, голь перекатную, бросил! Пшли отсюда! Дочь — твоя, вот сама о ней и заботься!
Жизнь Маши перевернулась с ног на голову в одночасье — ещё вчера у них была уютная двухкомнатная квартира, а сегодня — обшарпанная комната в общежитии на окраине города. Отец, некогда такой большой и сильный, с широкой улыбкой и вечно пахнущий свежей древесиной, просто исчез. Растворился в воздухе, оставив письмо, короткое и сухое, как осенний лист: «Не хочу с вами больше жить. Надоели!». Мама держалась из последних сил. Кончина её родителей и так пригвоздила её к земле, а уход мужа и вовсе лишил почвы под ногами. Она после развода устроилась уборщицей в две смены, подрабатывала в соседнем магазине, драила подъезды, хватаясь за любую возможность заработать хоть немного. Общага встретила их неприветливо. Длинные, мрачные коридоры были пропитаны запахом дешёвого мыла и тушеной капусты. Комната была маленькой, едва вмещала две кровати, старый стол и покосившийся шкаф. Соседка по этажу, баба Зина, с вечно поджатыми губами и подозрительным взглядом, сразу невзлюбила их. По крайней мере, Маше так казалось. Как-то вечером, когда Маша сидела за столом, пытаясь разобрать задачу по математике, в дверь постучали. На пороге стояла баба Зина, в руках — эмалированная кастрюля. — На, — буркнула она, протягивая кастрюлю, — щи. Вчера наварила, много получилось. Маша удивлённо взглянула на женщину. — Спасибо, — пробормотала она, беря тяжёлую кастрюлю. — Не за что, — отрезала баба Зина, — тоже мне, понаехали тут… Она ушла, оставив Машу в замешательстве. Что это было? Сочувствие? Или просто попытка избавиться от лишней еды? Когда мама вернулась с работы, измученная и уставшая, Маша рассказала ей о бабе Зине и её щах. — Странная она какая-то, — проговорила Маша, накладывая маме в тарелку горячий суп, — суп принесла и отругала меня. Мам, если она нас терпеть не может, то зачем кастрюлю притащила?! Мать устало улыбнулась. — Люди разные бывают, Машенька. Кто-то кусается, а кто-то, наоборот, старается помочь. Да, немного сурово, но исключительно из добрых намерений. После ужина они принялись за работу. Мама по ночам шила на заказ детские платья, а Маша помогала ей расшивать их бисером. Это было их особенное время, когда они забывали о трудностях и просто наслаждались компанией друг друга. — Мам, а папа вернётся? — часто спрашивала Маша, опуская голову. — Не знаю, доченька, — честно признавалась мама, — не знаю. Но даже если он не вернётся, мы с тобой справимся. Мы сильные, помнишь? Маша кивала, а в её глазах стояли слезы. Она помнила отца. Помнила его смех, его объятия, его рассказы о далёких странах и звёздных системах. И ей было очень больно от того, что его больше нет рядом.
Снег валил густо — будто кто-то наверху вытряхивал перину над городом. Маше было холодно. Её старенькое пальтишко, доставшееся от соседки по общежитию, не спасало от пронизывающего ветра. Мама крепко держала её за руку, словно боялась потерять в этой белой круговерти. Они шли по широкой улице, к загородному дому, который возвышался над остальными, как исполин. Это был дом отца, а точнее, его семьи. Настя, мама Маши, долго не решалась на этот шаг. Она поклялась себе никогда не просить у них помощи, но страх за Машу, за её здоровье, за её будущее, оказался сильнее гордости. Её уволили с работы, а денег, скопленных за несколько месяцев поистине каторжного труда, хватало только на самое необходимое — еду и оплату крохотной комнаты в общежитии. Маше же нужна была теплая одежда, иначе она наверняка заболеет. У ворот их встретил строгий мужчина в форме охранника. Он долго рассматривал их, словно оценивая их достоинства. — К кому? — сухо спросил он. — К… к Татьяне Сергеевне, — робко ответила Настя. Охранник приподнял бровь, будто это имя ему ни о чём не говорило. Он что-то пробормотал в рацию, и через минуту ворота медленно отворились. Они прошли по длинной аллее, усыпанной снегом, к огромному особняку. Перед входом стоял фонтан, замерзший и скованный льдом. Маша завороженно смотрела на него. В доме их встретила горничная. Она провела их в большую гостиную, где у горящего камина сидела пожилая женщина. — Здравствуйте, — тихо произнесла Настя, — Татьяна Сергеевна, нам… Женщина окинула Настю презрительным взглядом, словно та была грязным пятном на дорогом ковре. (продолжение в статье)
— Раньше надо было думать! Когда от мужа уходила, — сказала мать.
— Но мне некуда больше идти.
— Не знаю, другие как то выкручиваются. С тобой что не так?
Варя с тоской смотрела на мать и думала о том, что с ней-то всё так. А вот с матерью, похоже, не очень.
…У Зинаиды Ивановны и Павла Васильевича было две дочери. Старшая Варя и младшая Яна. Павел Васильевич был очень миролюбивым и добрым человеком. Всю жизнь он работал в школе учителем труда. Зинаида Ивановна была взбалмошная капризная женщина. И она тоже была учителем. Познакомились они с Павлом в школе. Тогда еще молоденькая Зиночка, которая выглядела как куколка со своей миниатюрной фигурой и красивым личиком, чрезвычайно понравилась Павлу. Он тогда уже работал в школе три года и за это время местные сплетницы на ком только его не пытались женить. Но он жениться не торопился. Его устраивала холостяцкая жизнь. Пока он не встретил Зину. Полгода они встречались, а потом расписались.
— Эх, какой приз эта Зинка отхватила, — вздыхала учитель русского языка и литературы Анна Николаевна. Она сама когда-то мечтала выйти замуж за Павла, да видать не приглянулась ему. Он с ней был подчеркнуто вежлив, впрочем как и со всеми, но и только. Чего только ни придумывала Анна Николаевна! Будучи трудовиком Павел, как водится, помогал в школе ремонтировать всё по мелочи, если что-то ломалось. Конечно это не входило в его обязанности, но ему нравилось такое занятие — чинить и восстанавливать. Вот Анна Николаевна и обращалась к нему: то петли у двери её кабинета скрипят, то раковина засорилась, то окно не закрывается. Павел приходил, всё делал, потом выпивал с благодарной Анной Николаевной чаю и удалялся в свою подсобку, которая находилась рядом с кабинетом труда. Там он любил после уроков что-нибудь мастерить…
— Отхватила, — соглашалась Раиса Григорьевна, учитель музыки. — Только вот сама Зинка-то мегера. Жаль Павла. Искренне жаль. Съест она его.
Съесть его Зина не съела, однако с ней молчаливый Павел стал ещё молчаливее. (продолжение в статье)