– Света, как ты можешь так говорить? – голос Галины Ивановны дрожал, будто она вот-вот расплачется. – Мы же твои родители, мы старые, больные, нам помощь нужна!
Света стояла в дверях своей маленькой съемной квартиры, сжимая телефон. За окном шумела осенний город – гудели машины, где-то лаяла собака. Но все эти звуки заглушал голос матери, полный обиды и ожидания. Света глубоко вдохнула, пытаясь унять гнев, который поднимался внутри, как волна.
– Мам, я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – сказала она, стараясь говорить спокойно. – Вы с папой решили, что я недостойна наследства. Ладно, ваше право. Но теперь вы звоните и просите, чтобы я вам помогала? А где Лена? Она же получила все, что вы оставили.
В трубке повисла тишина. Света представила мать – маленькую, с вечно поджатыми губами, сидящую за старым кухонным столом в их деревенском доме. Там, где они с сестрой выросли. Там, где все и началось.
– Лена… Лена занята, – наконец выдавила Галина Ивановна. – У нее своя жизнь, работа, дела. А ты… ты же всегда была ближе к нам.
– Ближе? – Света горько усмехнулась. – Это когда я ночами сидела с папой в больнице, пока Лена по заграницам каталась? Или, когда я приезжала каждые выходные, чтобы помочь вам с огородом? А потом вы с папой решили, что я «слишком самостоятельная» и не заслуживаю ни дома, ни земли?
Она не хотела, чтобы голос дрожал, но он дрожал. Два года прошло с того дня, как родители объявили свое решение. Два года с тех пор, как Света узнала, что дом, участок и все сбережения отойдут младшей сестре, Лене. «Ты и без того справишься, Света, – сказал тогда отец, глядя в пол. – А Леночке помощь нужна».
– Света, не начинай опять, – голос матери стал строже. – Мы с отцом сделали, как считали правильным. Но сейчас… сейчас нам тяжело. Папа после инсульта, я одна не справляюсь. Приезжай, пожалуйста.
Света опустилась на стул, чувствуя, как внутри все сжимается. Она любила родителей, несмотря на боль, которую они ей причинили. Но каждый раз, когда она думала о завещании, о том, как они выбрали Лену, в груди начинало жечь. Лена, которая всегда была их любимицей. Лена, которая умела улыбаться в нужный момент, говорить правильные слова, а потом исчезать, когда требовалась реальная помощь.
– Хорошо, мам, – наконец сказала Света. – Я приеду на выходных. Но только посмотреть, что там у вас. И не ждите, что я останусь надолго.
– Спасибо, доченька, – голос Галины Ивановны смягчился. – Я знала, что ты не бросишь нас.
Света положила трубку. Ей было тридцать пять, она работала менеджером в небольшой IT-компании, снимала однокомнатную квартиру на окраине и старалась не думать о прошлом. Но прошлое, как назойливая муха, возвращалось снова и снова.
В субботу утром Света села в электричку. За окном мелькали голые деревья, покрытые инеем, и серое небо, обещающее дождь. Она надела старый пуховик, который всегда держала для поездок в деревню, и старые кроссовки – в доме родителей полы всегда были холодными. В рюкзаке лежали пара теплых свитеров, немного еды и бутылка воды. Света не знала, чего ожидать, но готовилась к худшему.
Дом встретил ее тишиной. Старый, он выглядел еще более уставшим, чем в ее детстве. Во дворе валялись опавшие листья, а грядки, которые мать когда-то так тщательно полола, заросли сорняками. Света постучала в дверь, чувствуя, как сердце колотится.
– Кто там? – голос Галины Ивановны был слабым, почти испуганным.
– Это я, мам, – ответила Света, толкнув дверь.
Мать стояла в прихожей, кутаясь в старый платок. Ее лицо осунулось, под глазами залегли тени. Света почувствовала укол вины – когда она последний раз видела мать? Полгода назад? Год?
– Светочка, – Галина Ивановна шагнула вперед, словно хотела обнять дочь, но остановилась. – Спасибо, что приехала.
– Как папа? – спросила Света, снимая рюкзак и оглядываясь. В доме пахло, лекарствами и чем-то ещё.
– Плохо, – мать опустила глаза. – Ходит с трудом, говорит невнятно. Врачи говорят, восстановление будет долгим.
Света прошла в гостиную. Отец, Иван Петрович, сидел в старом кресле у окна, укрытый пледом. Его левая рука безвольно лежала на подлокотнике, а взгляд был пустым, устремленным куда-то вдаль. Света почувствовала, как горло сжимается. Этот человек, который когда-то таскал ее на плечах и учил кататься на велосипеде, теперь выглядел как тень самого себя.
– Пап, – тихо позвала она.
Он медленно повернул голову, и в его глазах мелькнуло узнавание.
– Света… – голос был хриплым, слова с трудом пробивались наружу. – Ты… приехала.
– Конечно, приехала, – она присела рядом, взяла его руку. Рука была холодной и тонкой, как у ребенка. – Как ты?
– Плохо, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. – Но ты… тут. Это хорошо.
Света кивнула, не зная, что сказать. Она не была готова к этому – к слабости отца, к уязвимости матери, к этому дому, который когда-то был ее, а теперь принадлежал Лене.
– Я чайник поставлю, – сказала Галина Ивановна, суетясь. – Ты с дороги, наверное, голодная.
– Не надо, мам, – Света поднялась. – Я сама. Ты лучше расскажи, что вам нужно. Лекарства? Продукты? Может, сиделку нанять?
Мать замялась, теребя край платка.
– Деньги нужны, Света, – наконец сказала она. – Лекарства дорогие, а пенсия… ты же знаешь, какая она.
– А Лена? – Света не смогла удержаться. – Она же получила наследство. Дом, участок, сбережения. Почему она не помогает?
Галина Ивановна отвела взгляд.
– Лена… она продала участок, – тихо сказала мать. – Сказала, что ей деньги нужны на бизнес.
– Какой еще бизнес? – Света почувствовала, как внутри снова закипает гнев. – Она что, все потратила?
– Не все, – мать замахала руками, словно пытаясь смягчить ситуацию. – Она квартиру купила машину. Говорит, что бизнес скоро пойдет, и тогда она нам поможет.
– Скоро пойдет? – Света повысила голос. – Мам, ты серьезно? Она продала землю, которую вы с папой всю жизнь обрабатывали, и теперь живет в свое удовольствие, пока вы тут… – она осеклась, увидев, как мать вздрогнула.
– Не кричи, Света, – попросила Галина Ивановна. – Мы и так виноваты перед тобой. Но Лена… она обещала.
– Обещала, – Света горько усмехнулась. – Как всегда.
Она вышла на крыльцо, чтобы успокоиться. (продолжение в статье)
Флешка выпала из кармана его джинсов, когда я складывала одежду для стирки – крохотная, с карабином в виде серебряной камеры.
Привычный жест – подобрать, положить на тумбочку.
Но что-то – наитие, женское чутье, сработавший детектор неприятностей – заставило меня воткнуть ее в ноутбук.
Всегда знаешь, когда за дверью прячется чудовище, но почему-то все равно ее открываешь
Снимки открывались один за другим – бесстыдные, откровенные, невыносимо красивые.
Артистичная игра света на изгибах тела, нежность каждого кадра, выверенность каждой позы.
И это тело...
Тысячи мурашек пробежали по моей спине – я бы узнала эту родинку на плече даже в полной темноте, даже во сне, даже в гробу.
Вика. МОЯ Вика. МОЯ подруга...
Входная дверь хлопнула, разрезав тишину квартиры на "до" и "после".
– Мариш, ты дома? – голос Артема, такой знакомый, отозвался болью где-то под ребрами.
Я не закрыла ноутбук. Пусть видит. Пусть знает, что я знаю.
– Что ты делаешь? – он застыл в дверном проеме, как кролик перед удавом. Его глаза метнулись от моего лица к экрану и обратно.
– Любуюсь твоим творчеством, – слова выходили из меня осколками стекла. – Когда ты успел стать таким талантливым? С чужими женами у тебя явно получается лучше, чем со своей.
Артем сделал шаг вперед, но остановился, наткнувшись на мой взгляд.
– Это не то, что ты думаешь... – начал он и осекся, понимая всю нелепость фразы.
– А что это? Учебное пособие по анатомии? – я захлопнула ноутбук с такой силой, что чуть не сломала экран. – Или, может, новый фотопроект для свадебного портфолио? "Как я сплю с лучшей подругой своей жены"? Отличное название, не правда ли?
Воздух между нами загустел настолько, что его можно было резать ножом и намазывать на хлеб
– Марина, послушай...
– Нет, это ты послушай! – я вскочила с кресла, чувствуя, как внутри поднимается волна, которую уже не остановить. – Шесть лет брака, Артем! Шесть лет ты снимал меня для семейного альбома как... как мебель! "Повернись так, подними подбородок, улыбнись". А ее... ее ты фотографировал как... как...
Слова застряли у меня в горле. На одном из снимков Вика смотрела в объектив с таким обожанием, которое невозможно было сыграть.
– Как любимую женщину, – закончил он тихо.
Тишина между нами стала осязаемой. Я смотрела на человека, с которым прожила шесть лет, и не узнавала его.
В глубине его глаз мелькало что-то совершенно новое – не страх разоблачения, не стыд, не вина.
А сожаление о том, что я увидела нечто, не предназначенное для моих глаз. Будто я подглядела за таинством, нарушила границу искусства.
– Когда это началось? – мой голос звучал удивительно спокойно.
– Два года назад. На твоем дне рождения.
– На моем дне рождения?! – это было как удар под дых. – То есть, пока я задувала свечи и загадывала желание о нашем счастье, вы уже...
– Нет. Тогда я просто увидел ее... иначе.
Он сделал еще один шаг ко мне, но я выставила руку, останавливая его.
– Не подходи. Я хочу знать всё. Абсолютно всё.
– Это всё мой доклад виноват, – Артем сидел на краю кровати, комкая в руках футболку с логотипом своей фотостудии. – Помнишь тот симпозиум в Питере? Ну, когда я выступал с презентацией о современном свадебном фото?
Конечно, я помнила. Тот доклад принес ему приглашения сразу от трех глянцевых изданий. Мой муж – восходящая звезда свадебной фотографии. Мой муж – гений композиции. Мой муж – предатель.
Как удивительно устроена память: помнишь цвет его галстука и не замечаешь, что он давно перестал смотреть тебе в глаза
Мы познакомились в редакции "Свадебного вестника", куда я заглянула взять интервью у главного редактора для своего журнала. Артем сидел в углу, угрюмый, как туча, пытаясь вложить распечатанные фотографии в слишком тесную папку.
Его длинные пальцы двигались с неуклюжестью человека, привыкшего держать камеру, а не возиться с бумажной волокитой.
– Вам помочь? – спросила я тогда, и он поднял на меня глаза – серо-голубые, с тем особым прищуром, который бывает у людей, привыкших смотреть на мир через объектив.
– Вы ангел или галлюцинация? – спросил он с такой искренностью, что я рассмеялась.
– Марина Левицкая, обозреватель "Современника". По паспорту – человек, но в душе – немножко ангел.
Так начинаются истории, которые заканчиваются либо в загсе, либо в кабинете психотерапевта
Наш роман был стремительным, как горная река. Через три месяца мы уже выбирали обручальные кольца. Он фотографировал меня везде: на лавочке в парке, у фонтана, в утреннем свете у окна, в кафе с чашкой капучино.
"Ты мой идеальный объект", – говорил он, и эти слова таяли на губах слаще мёда.
Теперь, прокручивая плёнку нашей жизни назад, я отчетливо видела, когда всё начало меняться. Это случилось после его первой большой выставки.
Артем вышел за пределы свадебной фотографии, его заметили, о нем заговорили. Наш маленький мирок трещал по швам от напора его растущих амбиций.
– Я чувствую себя как в клетке, – сказал он мне однажды ночью. – Эти однотипные съемки, эти невесты с одинаковыми улыбками... Я хочу чего-то настоящего.
В каждом успешном мужчине живет испуганный мальчик, готовый спрятаться в раковину при первых признаках подлинного успеха
А потом появилась Вика. Моя Вика с копной рыжих волос и россыпью веснушек на носу. Мы дружили еще с университета – две амбициозные девочки с факультета журналистики.
Она приехала из Саратова покорять Москву и застряла на полпути – писала статьи для интернет-порталов, мечтала о большом репортаже, который перевернет ее карьеру. Когда ее выгнали с очередной квартиры за неуплату, я, недолго думая, предложила ей пожить у нас.
Артем не возражал. Наоборот – он был непривычно оживлен, готовил на кухне свой фирменный ужин и даже достал ту бутылку коньяка, которую держал для особых случаев.
– Она временно, – шепнула я ему на ухо. – Максимум пару недель.
– Без проблем, – он улыбнулся так легко, что у меня сжалось сердце. – У твоей подруги интересное лицо. Я бы ее сфотографировал.
Под словом "временно" судьба всегда подразумевает "навсегда"
Две недели превратились в месяц, месяц – в полгода. Вика с ее непосредственностью и эмоциональностью внесла в наш дом свежую струю.
Она рассказывала смешные истории с работы, готовила странные блюда по бабушкиным рецептам, заполняла собой пространство, которое, как оказалось, пустовало в нашей идеальной семейной жизни.
– Она была такой живой, – Артем поднял на меня глаза, в которых читалась не просьба о прощении, а попытка объяснить необъяснимое. – Понимаешь, Мариш? Просто живой. (продолжение в статье)
