— Семен Маркович не имел права нас так бросать! Тридцать лет руководил заводом, всех знал по имени-отчеству, а потом – бац! – и на пенсию! Будто мы для него просто винтики в огромном механизме, а не люди! — возмущенно выкрикивала полная женщина в очках с массивной оправой, нервно помешивая ложечкой дымящийся чай в граненом стакане. Ее голос дрожал от неподдельной обиды. — А этот новый, Андрей Павлович, строит из себя непонятно кого! Ремонт затеял, компьютеры новые закупил, персонал перетряхивает, будто старое белье! Чувствую я его, добром это не кончится!
— Да ладно тебе, Людмила Ивановна, — отмахнулся худощавый мужчина в потертом пиджаке цвета выцветшей хаки, его пальцы с нервным привычным жестом теребили крошки хлеба на столе. — Завод на ладан дышал, все мы это знали, но молчали. Старое оборудование, долги, конкуренты отбирают последние заказы. А новый руководитель хоть что-то делает, шевелится. Глядишь, и ветер перемен принесет нам наконец долгожданное повышение зарплаты.
— А я вам говорю – добром это не кончится! — женщина всплеснула руками так, что чай выплеснулся из стакана и растекался по столу темной, как ее настроение, лужей. — Слышали, что он весь технический отдел на курсы отправляет? В нашем-то возрасте переучиваться! Увольтесь лучше! Это же унижение!
Вера Николаевна, протиравшая подоконник в дальнем углу комнаты отдыха, тихонько вздохнула, стараясь слиться с тенями. Каждый день одно и то же – сплетни, жалобы, вечное недовольство, словно тяжелый, удушливый туман, наползающий на душу. Всю жизнь люди чем-то недовольны, ищут виноватых, но не видят собственных рук, сложенных на коленях в ожидании чуда. Она украдкой взглянула на старые настенные часы, отсчитывающие секунды ее жизни, – половина шестого. Еще полчаса, и можно приступать к уборке кабинетов руководства. К этому времени все начальники обычно расходились по домам, оставляя после себя тишину и следы своего пребывания.
— А вы, Вера Николаевна, что думаете? — неожиданно, словно острая игла, обратилась к ней Людмила Ивановна, уставясь на нее через стекла очков. — Вы же у нас дольше всех на заводе работаете, настоящая летопись в тапочках. Как вам новый директор? Чувствуете подвох?
Вера смутилась, почувствовав на себе внезапное внимание. За пятнадцать лет работы уборщицей ее редко о чем-то спрашивали, словно она была невидимой частью обстановки – шваброй, ведром или подоконником, а не живым человеком с мыслями и чувствами.
— Я… не знаю, — тихо, почти шепотом, ответила она, опуская глаза на свою влажную тряпку. — Вроде вежливый. Здоровается всегда. И смотрит в глаза, когда говорит.
— Здоровается! — фыркнула Людмила Ивановна, и ее губы сложились в язвительную гримасу. — Великое достижение! Прямо медаль ему за это вручить надо! А то, что он половину бухгалтерии сократить грозится, это как? Это по-вашему «вежливо»?
Вера опустила глаза и снова принялась за работу, водя тряпкой по пыльному пластику подоконника. Спорить с бухгалтером было бесполезно, да и не ее это дело – обсуждать начальство. Свое мнение, свои надежды и разочарования она давно, как драгоценность, привыкла держать при себе, в глубине души, куда не добирался никто.
В без пятнадцати шесть, когда основная масса сотрудников, шумно обсуждая планы на вечер, разошлась, Вера взяла свое нехитрое хозяйство – ведро, швабру и пеструю связку тряпок – и направилась в административное крыло. Начинала она всегда с кабинета директора – так заведено было еще при прежнем руководителе, Семене Марковиче, и она, как человек привычки, не смела нарушать этот ритуал.
Осторожно постучав костяшками пальцев, похрустывающими от артрита, и не получив ответа, Вера тихонько приоткрыла тяжелую дверь, обитую кожей. Кабинет был пуст, пропитан тишиной и запахом дорогого кофе. Новый директор, в отличие от прежнего, не засиживался допоздна, не превращал свой кабинет в вторую квартиру.
Кабинет изменился до неузнаваемости за последний месяц. Вместо старого дубового стола-бронированнос, за которым когда-то решались судьбы тысяч людей, появился современный, легкий, из светлого ясеня. Массивный кожаный диван и кресла, помнящие отпечатки тел многих важных гостей, сменились на что-то аскетичное, скандинавское, с холодными металлическими ножками. Даже шторы были новые – не тяжелые, пыльные бордовые портьеры, накапливавшие десятилетиями груз сплетен и секретов, а легкие, практичные жалюзи, пропускающие тонкие полосы угасающего света.
Вера вздохнула. Все меняется, ничего не стоит на месте, все течет и уходит, как вода в реке. Только ее работа оставалась неизменной, вечной, как смена времен года – мыть, чистить, вытирать пыль, выносить мусор. Изо дня в день, из года в год. Вера включила свет, наполнила ведро теплой водой, добавив несколько капель хвойного концентрата, и принялась за свой нехитрый, но важный труд.
Она всегда соблюдала один и тот же, отточенный годами, ритуал: сначала вытирала пыль с подоконников и шкафов, потом собирала мусор, затем тщательно мыла пол. К столу директора подходила в самую последнюю очередь – там лежали важные бумаги, и Семен Маркович всегда сурово предупреждал, чтобы ничего не трогала, не двигала, не дышала на его документы.
Протирая широкий, холодный подоконник, Вера заметила в темном стекле окна свое размытое отражение – усталое, испещренное морщинками лицо, седые, непослушные пряди, выбивающиеся из-под простой синей косынки, сгорбленные, несущие на себе тяжесть лет плечи. В свои пятьдесят пять она выглядела старше, будто время относилось к ней без должной бережности. Жизнь не баловала ее – ранняя, неудачная замужество, тяжелый, горький развод, годы одинокого существования и изнурительной борьбы за выживание. Дочь выросла, уехала в другой город, в чужую, яркую жизнь, звонила редко, отмахиваясь вечной занятостью. Внуков Вера видела только на маленьких, светящихся фотографиях в экране телефона, который она никак не могла освоить до конца.
Закончив с подоконниками и шкафами, она взялась за мытье пола. Работа шла своим чередом – привычно, размеренно, медитативно. Швабра скользила по холодной плитке, оставляя влажный, блестящий след, мысли текли неторопливо, как облака в высоком небе.
Когда до директорского стола оставалось несколько метров, дверь кабинета неожиданно, словно от порыва ветра, открылась. Вера вздрогнула от неожиданности и выронила швабру с глухим стуком – обычно в это время уже никто не возвращался, царство принадлежало ей одной.
