Настя по сторонам смотрит, глаза блестят:
— Как просторно… Мы в общежитии живём, в одной комнате втроём.
— А вы откуда? — спрашиваю.
— Я из Вологды, — Антон отвечает. — В пединститут сюда по распределению попал, физику преподаю. А Настя местная, в начальной школе работает.
— Познакомились, когда я практику проходил, — Настя улыбается, малыша покачивая. — Три года назад. Поженились, Мишутка родился, а жить негде. Очередь на жильё — лет на пять минимум.
Вышли во двор. Антон сразу к яблоням подошёл:
— Какие красивые! Антоновка?
— Антоновка, белый налив, есть одна груша. Серёжа, муж мой покойный, любил сад.
— Я тоже… в деревне рос, у бабушки. Умею за деревьями ухаживать.
Настя между тем Мишутку на травку посадила. Малыш траву щупает, смеётся. Смотрю — и сердце тает. Сколько лет детского смеха тут не было…
— Наталья Ивановна, — Настя встала, подошла. — А что вы от нас… ну, ждёте? Кроме официальной платы?
— Чтобы дом жил, — ответила просто. — Чтобы в окнах свет горел, чтобы печку топили, чтобы в саду дети играли. И… если не трудно, иногда заглядывайте ко мне во флигель. Чайку попить, поговорить.
— Конечно! — она улыбнулась. — А можно… можно Мишутку иногда к вам приводить? Вы не против?
— Милая, да я только рада буду!
— Наталья Ивановна, мы… мы очень хотим тут жить. Но боимся — вдруг мы вас стесним? Всё-таки чужие люди…
Села на лавочку у крыльца, похлопала рядом — садитесь, мол.
— Знаете, ребятки, я три месяца в пустом доме одна жила. После смерти мужа. Тишина такая, что стены давят. А вы — не чужие. Вы — молодые, вам жить да жить. Как мы с Серёжей когда-то. Он бы рад был, что дом молодой семье достаётся.
— А ваши дети? — осторожно спросила Настя. — Они не против?
— Были против. Но я решила — я хозяйка, мне и решать. Они взрослые, обеспеченные. А вы — только начинаете. Вам помощь нужнее.
Помолчали. Мишутка к маме подполз, за юбку ухватился, встать пытается.
— Когда можно въезжать? — тихо спросил Антон.
— Хоть завтра. Документы Павел Михайлович подготовит, подпишем — и живите.
Настя заплакала вдруг. Тихо так, слёзы по щекам катятся.
— Просто… просто не верится. Свой дом. Ну, почти свой. Где Мишутка ползать будет, ходить учиться. Где можно шторы свои повесить, цветы посадить…
— Сажайте! — рассмеялась я. — И шторы вешайте, и цветы сажайте. Дом — он для жизни. А жизнь — она ваша.
Проводила их до калитки. Антон коробку, с которой приехал, мне протягивает:
— Это вам. Мы не знали, что принести, Настя пирог испекла. Яблочный.
Взяла коробку, а там — тёпленький ещё, духом домашним пахнет.
Стою у калитки, смотрю, как их «девятка» пыль поднимает. А в груди — тепло. Будто не уезжает жизнь из дома, а возвращается. Другая, новая, но настоящая.
Вечером Лена позвонила:
— Мам, правда, что учителя завтра въезжают?
— Мам… можно я приеду? Помочь им… ну, и тебе?
Вот так. Не прошло и недели, а младшая уже оттаяла. Марина, конечно, упрямее. Но и она придёт, вот увидите. Когда в доме детский смех зазвучит — придёт. Не сможет не прийти.
Яблоки уродились на славу. Стою с ведром под антоновкой, собираю — Насте на варенье, себе на компот. Мишутка рядом в манеже — Антон смастерил, чтобы на улице можно было оставлять. Агукает, игрушкой гремит.
Три месяца прошло, как они въехали. Дом не узнать — шторы новые, Настя сшила, на кухне герань цветёт, в гостиной Антон книжные полки поставил. По вечерам свет в окнах, дым из трубы. Живой дом.
Телефон зазвонил. Марина. Вздохнула — опять, наверное, выговаривать будет.
— Мам, у меня… — голос какой-то севший. — Валера работу потерял. Фирму закрыли. Кредит за машину платить нечем.
— Мам, я не прошу денег! — быстро заговорила. — Просто… можно мы на выходные приедем? Все? Отдохнуть от города, подумать…
— Конечно, приезжайте. Флигель маленький, но на диване Димка поспит.
— А эти… учителя… они не против?
— Настя с Антоном? Да они рады будут. Настя вчера спрашивала, когда вы приедете наконец.
— Спрашивала? — удивилась Марина.
— Ага. Говорит, неправильно это — родню не видеть. Семья должна вместе собираться.
Молчание в трубке. Потом:
— Мам, прости меня. За всё.
— Нечего прощать, дочка. Приезжайте.
Положила трубку, к яблоне вернулась. Мишутка ручки тянет — дай, мол, яблочко. Дала маленькое, он обслюнявил сразу, довольный.
— Эх, Мишутка, — говорю ему. — Жизнь, она как яблоня. Думаешь — засохла, а она возьми и зацвети. Надо только дождаться весны.
Антон из дома вышел, ведро второе несёт:
— Наталья Ивановна, помочь?
— Помоги, милый. Высоко висят, не достану.
Полез на лестницу, яблоки срывает, вниз кидает — я ловлю. Как Серёжа когда-то. Только Серёжа матерился, когда червивое попадалось, а Антон смеётся.
— Слышь, Антош, — говорю. — Марина приедет на выходные. С семьёй.
— Отлично! Настя обрадуется. Она пирогов напечёт — любит, когда гости.
— Антош, а вы не жалеете? Что с нами, старухой сварливой, связались?
Слез с лестницы, серьёзно так посмотрел:
— Наталья Ивановна, вы нам жизнь дали. Настоящую жизнь. У Мишутки теперь есть дом, двор, сад. У нас есть возможность жить, а не выживать. А вы говорите — жалеем. Да мы каждый день за вас Богу спасибо говорим!
Отвернулась — слёзы спрятать. А он ведро поднял:
— Пойдёмте чай пить. Настя блинов напекла, со сметаной.
Иду за ним к дому — моему дому, который теперь и их дом тоже. Мишутка в манеже смеётся, яблоком размахивает. Из окна блинным духом тянет. Настя песню поёт — голос звонкий, молодой.
А я думаю: вот оно, Серёжа. Вот она, жизнь, которую ты велел жить. Не доживать в тишине, а жить — с людьми, с детским смехом, с блинами и яблоками. Я хозяйка — я и решила. И правильно решила.
Солнце через листву светит, тени узорные на земле. Хорошо. Впервые за полгода по-настоящему хорошо. Дом живёт, и я живу вместе с ним.
Вот такая история. Простая, как яблоко с антоновки. Но своя, выстраданная, прожитая. И знаете что? Иногда самое трудное решение оказывается самым правильным. Надо только решиться быть хозяйкой своей жизни. По-настоящему хозяйкой.
Откройте для себя новое
