Шесть тридцать утра. В квартире пахнет кофе и свежеиспеченными булочками с корицей. Марина, закутавшись в мягкий халат, аккуратно расставляет на столе тарелки, стараясь не греметь. Из спальни доносится сонное сопение пятилетней Алиски. Идиллия. Та самая, за которую они так боролись, когда брали эту ипотечную квартиру на окраине города.
Алексей, ее Лёша, уже сидит за столом, уткнувшись в экран телефона. Он просматривает новости, хмуря брови. Марина ставит перед ним чашку с ароматным кофе, именно так, как он любит — с двумя ложками сливок.
— Спасибо, — бормочет он, не отрываясь от телефона.
— Не за что, — тихо отвечает она и поворачивается к плите, чтобы снять сковородку с омлетом.
В этот момент раздается настойчивый, резкий звонок в дверь. Алексей вздрагивает, Марина замирает с прихваткой в руке. Кто в такую рань? Они не ждали никого.
Алексей идет открывать. Щелчок замка, и в квартиру врывается не просто человек, врывается ураган по имени Лидия Петровна.
— Сыночек мой родной! — раздается ее громкий, вибрирующий голос. — Встречай маму! Таксист-хамло не хотел поднимать мой чемодан, представляешь? Я ему всю правду о его воспитании за две минуты рассказала!
Она проходит в прихожую, оставляя за собой шлейф тяжелого, сладковатого парфюма. Марина машинально поправляет волосы. Лидия Петровна снимает пальто и с протянутой руки скидывает его на вешалку, даже не глядя, удержатся ли крючки.
— Мам, а ты что так рано? Мы не ждали, — Алексей целует мать в щеку, стараясь заглянуть ей в глаза.
— Что, своей матери не рад? — она проницательно смотрит на него, потом ее взгляд скользит по Марине, оценивающий, цепкий. — Решила проведать, как вы тут без моего присмотра живете. Чайку утром вместе попьем, по-семейному.
Она уверенной походкой проходит на кухню, ее глаза моментально сканируют каждую деталь: чистоту раковины, блеск плиты, сервировку стола.
— О, завтракаете? — произносит она, и в ее голосе проскальзывает легкая насмешка. — Это хорошо. Мой Лёша должен плотно завтракать. Он у нас кормилец, силы нужны.
Она подходит к плите, берет со стола ложку и задумчиво помешивает омлет в сковороде.
— Марина, дорогая, а ты не находишь, что он немного подгорел? И перца маловато. Алексей любит, когда поперченнее.
Марина сжимает пальцы на прихватке.
— Нет, не подгорел. И с перцем все в порядке, — тихо, но твердо говорит она.
Лидия Петровна усмехается, как будто слышала детский лепет. Она отставляет ложку прямо на столешницу, оставляя жирный след.
— Ну, как знаешь, — говорит она и поворачивается к сыну. — Сыночек, я тут тебе новые тапочки принесла, из натуральной шерсти. Вижу, а твои уже совсем старенькие. Твоя жена, видно, экономит на мелочах. Нельзя на муже экономить, он же добытчик!
Алексей смущенно переминается с ноги на ногу.
— Мам, да все нормально с тапками. Спасибо.
— Всегда пожалуйста, родной. Ой, смотри-ка, — ее взгляд падает на спящую в соседней комнате Алиску. — Девочка раскрылась. Так простудиться можно. Надо бы одеяло потеплее. У меня для тебя, Лешенька, самое шерстяное есть, я привезла.
Марина не выдерживает. Она делает шаг вперед, ее щеки горят.
— Лидия Петровна, с ребенком все в порядке. Кондиционер работает на обогрев, двадцать три градуса. Она не замерзнет.
Свекровь медленно поворачивается к ней, ее глаза сужаются.
— Я своих двоих вырастила, милая. Я лучше знаю, как обращаться с детьми. Не учите меня.
Наступает тяжелое, давящее молчание. Алексей смотрит то на мать, то на жену, и в его глазах читается растерянность. Он ищет, что сказать, чтобы всех помирить, и находит самый простой, самый трусливый выход.
— Марина, не спорь с мамой. Она же желает нам только добра.
Этой фразы оказывается достаточно. Марина замирает. Вся борьба, все возражения умирают у нее на губах. Она смотрит на мужа, и в ее взгляде уже не гнев, а холодное, безмолвное разочарование.
— Хорошо, — тихо говорит она. — Как скажешь.
Она поворачивается к раковине, берет первую попавшуюся тарелку и с такой силой начинает тереть ее губкой, что тонкий фарфор с тихим щелчком трескается у нее в руках.
Она смотрит на белую трещину, рассекшую узорчатую глазурь, затем медленно опускает осколки в воду. Она не плачет. Она просто смотрит в окно на серое утреннее небо, а за ее спиной продолжается семейная идиллия: сыночек пьет кофе, а мама намазывает ему хлеб маслом, воркуя о том, как он похудел и как плохо о нем заботятся.
Лидия Петровна обжилась в гостях быстро и основательно, словно кошка, занявшая самое удобное кресло. К третьему дню ее пребывания на кухне уже стояла ее особая чашка, в холодильнике поселилась банка с маринованными грибами «как у Лёши в детстве», а пульт от телевизора прочно перекочевал в ее руки.
Марина старалась избегать лишних контактов, замыкаясь в себе и занимаясь дочкой. Она мыла посуду, когда свекровь уходила в душ, и заваривала себе чай, пока та досматривала вечерний сериал. Но избежать столкновения было невозможно.
В четверг вечером Алексей пришел с работы уставший и немного помятый. Он молча поужинал и устроился на диване, листая ленту соцсетей. Лидия Петровна, сидевшая рядом, внимательно наблюдала за ним.
— Сыночек, ты какой-то нецветущий сегодня, — начала она, поглаживая его по плечу. — Работа опять замучила? Надо же, весь в отца, трудоголик. И ведь все на тебя одного держится.
Алексей согласно кивнул, не отрываясь от телефона.
— Да, мам, проект сложный. Премию к Новому году обещали, вот и выкладываюсь.
— Премия? — у свекрови загорелись глаза. Она подвинулась поближе. — Это ж хорошо! А большая?
— Ну, — Алексей наконец оторвал взгляд от экрана, явленно гордясь собой. — Около трехсот тысяч. Мы с Мариной хотели на море летом съездить, да и по дому много чего нужно.
— Умничка ты мой! — Лидия Петровна расцвела от гордости. — Я всегда знала, что ты звезда! На море — это правильно, ребенку полезно. Только вот… — ее лицо внезапно омрачилось.
— Что «вот»? — насторожился Алексей.
— Да так… Беда у нас небольшая. Сережка, твой брат.
Марина, мывшая в раковине посуду, замедлила движения. Слух обострился.
— А что с Сережкой? — в голосе Алексея зазвучала тревога.
— Да он бизнес хочет открыть, свой. Автомойку. Место хорошее присмотрел, клиентов будет много. Да вот незадача — не хватает ему как раз начального капитала. Трехсот тысяч. Банки душат процентами, я ему говорю — не бери, задушат долгами.
Она тяжело вздохнула, делая паузу для драматического эффекта.
— Жаль смотреть, как у человека мечта рушится. Да и возможность золотая упускается. Семье же помочь надо.
Алексей задумался, потирая подбородок.
— Ну, мам, я не знаю… Это ведь наши с Мариной деньги. Планы…
— Какие планы могут быть важнее семьи? — голос Лидии Петровны стал твердым и назидательным. — Море? Оно никуда не денется. А возможность — разовая. Ты ему поможешь, он встанет на ноги, дело раскрутит — он тебе не только вернет, он еще и процентов сверху даст, я уверена! Лучше любого банка.
В этот момент Марина не выдержала. Она вытерла руки полотенцем и обернулась к ним. Лицо ее было бледным.
— Лидия Петровна, это наши общие с Лешей деньги. Мы их весь год копили, от многого отказывались. У нас свои планы, свои долги, та же ипотека. Мы не можем просто так отдать такие деньги.
Свекровь медленно, с преувеличенным недоумением повернула к ней голову.
— Марина, дорогая, мы тут о деле семейном говорим. О помощи близкому человеку. Разве это не общее дело? Или ты не считаешь мужа и его родню своей семьей?
— Это не вопрос семьи, это вопрос здравого смысла! — голос Марины дрогнул от напряжения. — У Сережи уже был «бизнес» с такси, который прогорел, и ларёк с чехлами для телефонов, который он бросил через месяц. (продолжение в статье)
Воспитала бездушных детей на свою голову! Ведь видели же, что мать не в себе! Почему не удержали? Ведь стар – как мал! И как можно было бросить пожилого человека без помощи?
Вернувшаяся с Черноморского побережья баба Лека собрала родню, чтобы сообщить всем радостную новость:
— Я выхожу замуж и переезжаю в Сочи! – и обвела всех победным взглядом, в котором ясно читалось: «Что, съели?»
Невестки молча переглянулись и дружно выдохнули:
«Слава Богу! Хоть перестанет лезть во все щели и давать свои дурацкие советы!»
— Поздравляю, мамочка! – произнес старший сын. – Мы, действительно, рады за тебя.
— Да, — продолжила мама. – Я продаю квартиру и уезжаю на ПМЖ к морю: я об этом всегда мечтала.
— В смысле, продаешь квартиру? – изумленно переспросил младший.
— В прямом: мы с будущим мужем собираемся заниматься раскруткой его бизнеса.
В воздухе повисла нехорошая тишина: где бизнес, а где баба Лека?
Пожилую женщину «в миру» звали не Леокадией, как можно было подумать вначале, а Ольгой. Почему к ней прилепилось это Лека, никто уже не помнил: видимо, осталось с детства. Ведь в детском возрасте чада умиляют своим лепетом, который часто берется за основу.
Наш замечательный Корней Чуковский писал, что в одной семье подрастали две девочки с вполне нормальными именами. У одной было прозвище Вука, у другой – Валиня.
Ольга Петровна познакомилась с кавалером в интернете: этого добра сегодня было, как грязи.
Мужчина был хорош собой. И, судя по переписке, обладал светлым умом и чувством юмора.
Он оказался вдовцом без детей и отставным военным, имеющим свои бизнес, который был связан с местным туризмом и ресторанным делом.
«Господи, с таким счастьем – и на свободе!» — подумала Ольга Петровна словами из известного литературного произведения.
Они начали ежедневно общаться, и женщина узнала, что нежная мятущаяся душа Павла Петровича давно ищет такую же родственную душу, но все пока – безрезультатно. А одному в большом городе так тяжело.
Вот если бы рядом была любимая жена: да, в «случае чего», мужчина был не только согласен на брак, но даже на нем настаивал.
А сейчас он был не прочь пообщаться поближе, для чего пригласил понравившуюся ему даму посетить его скромную резиденцию в городе-курорте Сочи, где темные ночи.
Начинался бархатный сезон: а это для пожилого возраста то, что нужно. И пожилая, замученная жизнью баба Лека, прикупив кое-что из шматья, в новой шляпке срочно вылетела в новую жизнь. (продолжение в статье)
— Ну привет, мать-гeрoиня! Все вoюeшь? Угадай, у кого путёвка на юг? — раздался бодрый голос матери.
На кухне пахло слегка подгоревшей овсянкой, которая уже минуту как тихо выкипала на плиту. Четырёхмесячный Тимофей разошёлся в коляске на весь спектр нот: от негодования до трaгедии. Анжела одной рукой разводила смесь для него, второй пыталась нащупать бутылочку, а ногой качала коляску. Телефон был зажат между ухом и плечом.
— Мам, мне сейчас не до этого. У нас тут жeсть, Тима орёт с шести.
— Так ты же в декрете, так и должно быть. Слушай, я тут еду в санаторий на две недели. Бабушка сама не справится, так что я рассчитываю на тебя.
Анжела замерла, глядя на Тимошу. Он тоже сосредоточенно притих.
— На меня? В смысле? — не сразу поняла дочь, хотя тут всё было очевидно.
— Ну ты же всё равно дома. Какая тебе разница, где сидеть: на своей кухне или с бабушкой?
Анжела ответила не сразу. За годы общения с матерью у неё выработался рефлекс: сначала досчитать до пяти, потом говорить, чтобы не сказать лишнего. Тем более, что нужно было срочно выключить плиту.
— Мама, разница огромная! У вас нет условий. Горячая вода раз в неделю в лучшем случае. Стиралка не работает. Тима по ночам кричит, а бабушке нужен покой.
— Ничего страшного, бабушке полезно общение, — отмахнулась Людмила. — И потом — ты обязана присматривать за ней. Квартира чья? Твоя. А кто по больницам с бабушкой мотался последние десять лет? Я. Твоя очередь заступать на пост.
Вот тут у Анжелы и сорвало предохранитель.
Её мать всегда была волчицей-одиночкой и рабочей лошадкой в одном лице. В молодости она вытянула бабушку после первого инcульта, потом — после второго. Работала сразу в двух местах, никого ни о чём не просила. Считала, что она должна со всем справиться, потому что больше некому, а жалобы и нытьё — пустая трата времени. Кому ты нужен со своими сложностями?
Но так же сурово Людмила относилась и к другим. Помогать кому-то? Зачем? За ней ведь нет никаких долгов. Ну, не считая долга перед бабушкой, с которой всё теперь было неоднозначно.
Когда Галина Михайловна решила подарить квартиру внучке на свадьбу, Людмила покраснела, но промолчала. (продолжение в статье)
