Наташа задержалась на работе и приехала домой позже обычного. В прихожей пахло жареной картошкой и луком — мать, как всегда, готовила ужин без неё. Она сняла туфли, поставила сумку на тумбу и глубоко вздохнула.
— На кухню иди, — раздался резкий голос матери.
Наташа медленно прошла в столовую. За столом сидели мать и младшая сестра Катя. Тарелки были уже пустые, но на её месте стояла холодная порция.
— Опять без меня поели? — спросила Наташа, садясь.
— А тебя ждать до ночи? — фыркнула Катя, не отрываясь от телефона.
Мать отложила вилку и посмотрела на Наташу оценивающим взглядом.
— Кстати, насчёт машины. Отдашь её Кате.
Наташа замерла с куском хлеба в руке.
— Ты же на работу пешком ходишь, зачем тебе машина? — продолжила мать спокойно, будто обсуждала прогноз погоды. — А Кате на учёбу ездить удобнее.
— Это моя машина! Я её сама покупала! — голос Наташи дрогнул.
— Ну и что? — Катя наконец оторвалась от экрана. — Ты же старшая, ты должна помогать.
— И после свадьбы квартиру на неё переоформишь, — добавила мать.
Наташа почувствовала, как по спине побежали мурашки.
— Какую ещё квартиру?
— Ту, что бабка тебе оставила. Ты замуж выходишь, будешь с Игорем жить, а Кате где жить?
Наташа резко встала, стукнув стулом об пол.
— Вы с ума сошли? Это моя собственность!
— Ты эгоистка! — Катя скривила губы. — Всё себе, всё для себя!
Мать вздохнула и сложила руки на столе.
— Мы семья, Наташа. Надо делиться.
Наташа сжала кулаки. В голове гудело. Она вдруг поняла — это не просьба. Это ультиматум.
Ночь Наташа провела ворочаясь. Фразы матери и Кати крутились в голове, как заезженная пластинка. Утро встретило её хмурым небом за окном и тяжёлым чувством в груди.
Она налила кофе, но пить не стала — руки слегка дрожали. Включила телефон: сообщение от Игоря. *"Доброе утро, красавица. Как дела?"* Обычно эти слова вызывали у неё улыбку, но сейчас она лишь сжала губы.
Мысль показалась абсурдной, но Наташа не могла от неё избавиться. Она набрала номер.
— Привет, — голос Игоря звучал бодро. — Ты уже проснулась?
— Да. Слушай, мне нужно поговорить.
— Мать требует, чтобы я отдала Кате машину и квартиру.
Пауза. Слишком долгая.
— Ну... а что ты думаешь? — наконец спросил он.
Наташа почувствовала, как внутри всё сжалось.
— Что? Нет, о чём ты?
— Не ври мне! — её голос сорвался. — Ты же с матерью об этом говорил!
— Наташа, успокойся. Да, она упоминала... Но я же не поддерживаю!
— Упоминала? — она засмеялась резко. — То есть вы уже всё обсудили?
— Ты всё драматизируешь. Кате правда сложно, а у тебя всё есть...
— Всё есть? — Наташа стиснула телефон так, что пальцы побелели. — Я три года на двух работах, чтобы купить эту машину! Квартиру бабка мне оставила, а не Кате!
— Но ты же не одна в семье...
Она бросила трубку. Телефон тут же завибрировал — Игорь перезванивал. Она отключила звук.
На кухню вошла Катя, потягиваясь.
— О, ты уже встала. Что на завтрак?
Наташа медленно подняла на неё глаза.
— Ты с Игорем общаешься?
Катя замерла на секунду, потом пожала плечами.
— Ну... иногда. Он же мой будущий родственник, как-никак.
— И о квартире вы с ним говорили?
Наташа встала, отодвинув стул с таким скрежетом, что Катя вздрогнула.
— Запомни. Ни машины, ни квартиры ты не получишь. (продолжение в статье)
Аромат домашнего яблочного пирога и ванильного свечения свечей наполнял уютную гостиную. Шестилетняя Машенька задула свечи на своем праздничном торте, и ее счастливый смех прозвучал для Алены самой лучшей музыкой. Муж Сергей обнял ее за плечи, и она на мгновение прикрыла глаза, желая запомнить это чувство простого, такого хрупкого семейного счастья.
— Смотри, какая радость, — тихо сказала она мужу.
— Это все твоя заслуга, — прошептал он в ответ и поцеловал ее в висок.
В этот самый миг, словно по злому умыслу, резко и не в такт прозвенел дверной звонок. Сергей нахмурился.
— Кого это нелегкая принесла?
Он потянулся к видеодомофону, но дверь уже с шумом распахнулась, пропуская внутрь знакомые, от которых похолодело внутри, фигуры. На пороге стояла свекровь, Галина Петровна, с лицом строгим и собранным, как у полководца, начинающего битву. За ней, словно тень, вынырнула сестра Сергея, Лариса, с привычной кривой ухмылкой.
— А мы вот решили, без приглашения, по-семейному! — громко, без тени сомнения, объявила Галина Петровна, с ходу вешая свое пальто на вешалку, где уже висели куртки Алены и Сергея.
Она прошла в гостиную, окинула взглядом стол, торт, украшения. Ее взгляд был подобен сканеру, выискивающему малейший изъян.
— Здравствуйте, мама, Лариса, — выдохнула Алена, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Ее идеальный вечер рушился на глазах.
— Здравствуй, здравствуй, — отмахнулась Галина Петровна, подходя к испуганной Машеньке и гладя ее по голове без особой нежности. — Ох, и надушили же тут ребенка. Это ж вредно для легких. И торт… Крем-то магазинный? Я всегда сама делаю, из натуральных продуктов.
Лариса, не говоря ни слова, взяла со стола дорогую фарфоровую статуэтку, подаренную Алене родителями, покрутила в руках и с небрежным видом поставила обратно, едва не задев край вазы.
— Мама, я же говорил, что у Маши день рождения, — тихо, уже обороняясь, начал Сергей. — Мы планировали отметить в узком кругу.
— Что значит «узкий круг»? — возмутилась свекровь. — Я что, чужая тебе? Или моя внучка не моя? Мы пришли поздравить ребенка. А вы тут пир горой устраиваете, видно, денег лишних куры не клюют.
Она прошлась по комнате, проводя пальцем по поверхности комода и с презрением разглядывая пыль на кончике.
— Убираться, милая, надо чаще. Вон, паутина в углу. У Сергея и в детстве аллергия была на пыль, а вы тут в грязи живете.
Алена сжала кулаки, чувствуя, как по щекам разливается краска от обиды и злости. Она потратила на уборку весь выходной.
— Галина Петровна, я сегодня все вымыла, паутины тут быть не может.
— То есть я вру, по-твоему? — свекровь подняла брови, обращаясь к Сергею. — Слышишь, сынок, как со мной твоя супруга разговаривает?
— Лена, не надо, — тихо сказал Сергей, глядя на пол.
— Не надо чего? — не сдержалась Алена. — Защитить свой дом? Свой праздник?
— Ой, какой праздник защищает, — фыркнула Лариса, наконец найдя свой голос. — Просто мама зашла, а ее тут сразу в штыки встречают. Невеста вся в белом.
Галина Петровна подошла к Машеньке, которая притихла и прижалась к матери.
— Что это внучка-то у тебя какая-то бледная? На молоко с луком проверяли? Гемоглобин в норме? Или это она просто в тебя, Алена, такая хилая пошла?
От этой фразы, сказанной ледяным, обезличенным тоном, будто о вещи, в воздухе повисла мертвая тишина. Даже Сергей резко поднял голову. Счастливое сияние в глазах Алены погасло, сменившись холодной сталью. Она медленно поднялась с места, подошла к двери и, глядя прямо на свекровь, произнесла тихо, но так, что было слышно каждое слово, отточенное, как лезвие:
— Ужин требовать у себя дома будете! Вы мне никто! Понятно?! И катитесь, кубарем из моей квартиры.
Она распахнула дверь, впуская внутрь холодный воздух с лестничной площадки. Галина Петровна, багровея, схватилась за грудь. Лариса ахнула. Алена стояла у двери, не двигаясь, и смотрела на мужа. Ее взгляд был полон боли, гнева и одного-единственного вопроса. Что он выберет?
Тишина, наступившая после хлопка входной двери, была оглушительной. Она давила на уши, как перепады давления в самолете. В воздухе все еще витал сладкий запах торта, но теперь он смешался с терпким ароматом духов Галины Петровны, который она всегда использовала как оружие, чтобы пометить территорию.
Алена стояла, прислонившись спиной к притолоке, и не двигалась. Она смотрела на Сергея, который застыл посреди гостиной, опустив голову. Его плечи были ссутулены, словно на них давил невидимый груз. В его позе не было ни гнева, ни поддержки — лишь усталая покорность.
Машенька, испуганная криками и хлопком, тико всхлипывала, уткнувшись лицом в диванную подушку.
— Папочка, бабушка ушла? — дрожащим голоском спросила девочка.
Этот вопрос заставил Сергея вздрнуть. Он медленно подошел к дочери, погладил ее по волосам.
— Ушла, рыбка. Не плачь.
Но его рука дрожала. Алена видела это. Она отвела взгляд, и ее глаза упали на два недопитых бокала сока на столе — молчаливых свидетелей недавнего вторжения. В памяти всплыл другой вечер, семь лет назад, такой же теплый и тихий, но наполненный совсем другими звуками.
Они сидели на набережной, укутавшись в один плед. Молодой Сергей, с горящими глазами и уверенными жестами, рассказывал ей о своих планах. О том, как построит дом, вырастит сад, как они будут путешествовать.
— Я никогда не дам тебя в обиду, Лена. Ты — моя крепость. А я — твой гарнизон.
Он тогда смеялся, и его смех был таким заразительным. Он взял ее руку и нарисовал черту на ее ладони.
— Видишь? Это наша граница. По эту сторону — мы. Все остальное — там. И никто чужой не пройдет.
Она верила ему. Верила так сильно, что это затмевало робкие предостережения подруг о его «сложных отношениях» с матерью. Она думала, что их любовь — это отдельная страна, с своими законами и неприкосновенными границами.
Вернувшись в настоящее, Алена снова посмотрела на мужа. На того самого человека, который клялся быть ее гарнизоном. Теперь он пытался улыбнуться дочери, но улыбка вышла кривой и несчастной.
— Сергей, — тихо начала Алена. Ей нужно было говорить, пока ком ярости и обиды в горле не заставил ее замолчать навсегда. — Ты слышал, что твоя мать сказала про нашу дочь? Про то, что она «хилая»? В меня?
Он вздохнул, глубоко и устало.
— Лена, она же не со зла. Она всегда такая. Прямолинейная. Ну что поделаешь, у нее такой характер.
— Характер? — Алена фыркнула, и в ее голосе зазвенели слезы. — Это не характер, Сергей! Это хамство! Чистейшей воды хамство! И ты… ты стоишь и молчишь. Ты всегда молчишь!
— А что ты хочешь, чтобы я сделал? — его голос внезапно сорвался на крик. Он резко выпрямился, и Алена впервые за долгое время увидела в его глазах не покорность, а отчаяние. — Наорал на свою мать? Вышвырнул ее за дверь? Это моя мать, в конце концов!
— А я кто? — выдохнула Алена. — А Маша? Разве мы не твоя семья? Твоя мать пришла без приглашения, оскорбила меня, оскорбила нашего ребенка, испортила наш праздник! И твоя единственная реакция — просить меня «потерпеть»?
— Ну а что мне еще делать? — он развел руками, и снова в его позе появилась та самая беспомощность, которая бесила Алену больше всего. — Они же не часто. Раз в месяц, ну, два.
— Мало того что они приходят и устраивают разборки, так ты еще и становишься на их сторону! Ты выбираешь их снова и снова! Скажи мне, где в этом нашем молчаливом договоре я и наша дочь? В какой он строке прописан, а?
Ее слова повисли в воздухе. Сергей смотрел на нее, и она видела, как в его глазах борются чувства — вина, злость, растерянность. Он прошел мимо нее на кухню, налил себе стакан воды и залпом выпил.
— Я не выбираю их сторону, — глухо проговорил он, уже не глядя на нее. (продолжение в статье)
— Мама, ты опять без спроса вошла в нашу спальню! — голос Марины дрогнул от возмущения, когда она увидела свекровь, роющуюся в её шкафу с бельём. — Сколько раз можно просить не трогать мои вещи!
Валентина Петровна медленно повернулась, держа в руках кружевной комплект нижнего белья. На её губах играла снисходительная улыбка, которую Марина научилась ненавидеть за три года совместной жизни под одной крышей.
— Ой, Мариночка, не кипятись. Я просто хотела постирать, а ты вечно всё раскидываешь где попало. Вот и решила помочь, — свекровь демонстративно покачала головой, разглядывая бельё. — Хотя, честно говоря, такие вещи порядочные женщины не носят. Это же... ну, ты понимаешь. Для кого это всё?
Кровь прилила к лицу Марины. Она стояла в дверях собственной спальни, сжимая кулаки, и чувствовала, как внутри закипает ярость. Три года. Три долгих года она терпела постоянные вторжения в личное пространство, колкие замечания, попытки контролировать каждый её шаг. И всё это под видом "материнской заботы".
— Это для моего мужа, вашего сына, если вы забыли! — выпалила Марина, делая шаг вперёд. — И я вас очень прошу положить мои вещи на место и выйти из нашей комнаты!
Валентина Петровна театрально вздохнула, но бельё из рук не выпустила. Вместо этого она прошла мимо невестки к кровати и уселась на край, всем своим видом показывая, что уходить не собирается.
— Ах, Мариночка, Мариночка... Какая ты нервная стала. Раньше была такая милая девочка, а теперь... — она покачала головой с притворным сожалением. — Знаешь, я ведь тоже была молодой. И тоже думала, что красивое бельё — это главное в семейной жизни. А потом поняла: мужчину надо держать не этим, а умением создать уют, вкусно готовить, быть хорошей хозяйкой. А ты вот даже борщ нормально сварить не можешь.
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Опять. Опять эти унижения, опять сравнения, опять намёки на то, что она недостаточно хороша для драгоценного сыночка. Она глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.
— Валентина Петровна, Андрею нравится мой борщ. И вообще, мы с ним прекрасно справляемся. А сейчас, пожалуйста, выйдите из нашей комнаты.
— "Нравится мой борщ", — передразнила свекровь, вставая с кровати. — Да он просто не хочет тебя обижать, вот и ест эту бурду. Я-то вижу, как он смотрит на мою еду, когда я готовлю. Вот вчера котлетки делала — так он три порции съел!
Она направилась к двери, но у самого порога обернулась, и в её глазах Марина увидела холодный, расчётливый блеск.
— Кстати, о котлетках. Я сегодня опять буду готовить ужин. Ты ведь не против? Андрюша так просил... Сказал, что соскучился по домашней еде.
С этими словами она вышла, оставив Марину стоять посреди спальни с горящими щеками и комком в горле. "Домашняя еда". Как будто еда, которую готовит Марина в своём доме, для своего мужа, не может считаться домашней. Как будто она тут гостья, временное явление в жизни "Андрюши".
Марина села на кровать и обхватила голову руками. Когда они с Андреем поженились, она была счастлива. Молодая семья, любовь, планы на будущее... Единственным "но" была необходимость жить с его мамой. "Это временно, — уверял Андрей. — Пока накопим на первый взнос за ипотеку. Мама у меня золотая, вы подружитесь!"
Золотая. Ха! Первые полгода Валентина Петровна действительно вела себя мило. Помогала по хозяйству, давала советы, казалось, искренне радовалась за сына. (продолжение в статье)