Наше с Кириллом счастье помещалось в сорока восьми метрах. Именно такой была наша двухкомнатная квартира в панельной девятиэтажке на окраине города. Не подарок молодоженам от щедрых родителей, не ипотечная кабала, а моё наследство. Самое ценное, что оставила мне после себя бабушка. Эти стены помнили её запах — ванильный торт и сухие травы, — а теперь впитывали аромат нашей молодости, нашей любви, наших планов.
Мы сидели на кухне за вечерним чаем, и я ловила себя на мысли, что абсолютно счастлива. За окном моросил осенний дождь, а у нас внутри было сухо, тепло и по-домашнему уютно. Кирилл рассказывал что-то смешное про своего коллегу, а я смеялась, глядя на его живые карие глаза. Он был моей противоположностью — порывистый, эмоциональный, иногда ветреный, но именно это и притягивало меня, всегда немного занудную и привыкшую всё планировать.
— Настюш, слушай, кстати, — он потянулся за печеньем, и его тон изменился, стал чуть более легкомысленным, что всегда означало какую-то просьбу. — Мама звонила.
— Передавай привет, — улыбнулась я. Отношения со свекровью, Галиной Ивановной, у меня были ровными, без особой теплоты, но и без конфликтов. Она жила в старом районе, в такой же «хрущёвке», и мы виделись раз в месяц за обязательным воскресным обедом.
— Так в том-то и дело. У неё там, в общем, небольшой потоп случился. Соседи сверху забыли воду закрыть, пока в отпуск уезжали. Теперь у мамы в зале люстра с потолка свисает, обои мокрые. Ремонт делать надо, капитальный.
— Боже мой! — я искренне испугалась. — Галина Ивановна в порядке? Она не пострадала?
— Да нет, всё нормально, успела из-под потока ускакать, — он махнул рукой, но я заметила, как избегает моего взгляда. — Но жить там сейчас невозможно. Влажно, холодно, плесень может пойти. Я сказал, что она может к нам переехать. Ненадолго. Недельку, максимум две. Пока самое страшное не устранят.
В воздухе повисла пауза. Моё идеальное вечернее спокойствие дало трещину. Мы с Кириллом почти никогда не оставались вдвоём в первые годы отношений, вечно кто-то гостил: его друзья, мои подруги. И вот только полгода назад мы наконец зажили своей парой, своей семьёй. Мне безумно нравилось это ощущение — только мы двое в нашем общем пространстве.
— Кирилл… Неделю? — осторожно начала я. — Ты же знаешь, у нас всего две комнаты. И мы оба работаем из дома иногда. Будет тесно.
— Настень, ну это же мама! — его голос стал упрашивающим, тем самым, против которого я не могла устоять. Он подвинул свой стул ко мне и обнял. — Она одна. Папа нас давно бросил. Я не могу оставить её в такой ситуации. Она же не чужая мне женщина, правда?
Он посмотрел на меня своими преданными глазами пса, и моё сопротивление начало таять. Он был прав. Это же форс-мажор, чрезвычайная ситуация. Как я могу быть такой эгоисткой?
— Конечно, не чужая, — вздохнула я. — Ладно. Пусть приезжает. Но только на неделю, да? А то ты знаешь, как я…
— Знаю, знаю! — он радостно меня перебил и звонко чмокнул в щёку. — Ты моя умница! Я ей сразу позвоню! Она так обрадуется!
Он уже схватился за телефон, а у меня на душе было странно тревожно. Я загнала эту тревогу подальше, списав её на свою врожденную интровертность и нелюбовь к переменам.
Галина Ивановна появилась на пороге нашей квартиры через три дня. Не с маленькой дорожной сумкой, как я ожидала, а с огромным, видавшим виды чемоданом на колёсиках и двумя объемистыми авоськами.
— Внучок! Родной мой! — она первым делом обняла Кирилла, будто не видела его несколько лет, а не пару недель. Потом её взгляд упал на меня. — Настенька, золотце! Простите старуху за беспокойство. Вы мои спасители!
Она пахла резкими духами и влажной шерстью. Её приезд сразу же изменил атмосферу в доме. Тишина сменилась громкими восклицаниями, а размеренность — суетой.
— Ой, какая у вас уютная клетушка! — восхищенно сказала она, проходя в гостиную. Её взгляд скользнул по стенам, мебели, как бы оценивая стоимость и пригодность. — Прямо гнёздышко. А можно мне мой чемоданчик в эту комнату пристроить? — она указала на нашу спальню.
— Нет, мам, — весело ответил Кирилл, подхватывая чемодан. — Мы тебя в гостиной на диване разместим. У нас тут раскладушка отличная.
— Ах, да, конечно, в гостиной, — её улыбка на мгновение потухла, но тут же вспыхнула с новой силой. — Я вам, детки, не помешаю? Вы уж скажите, если я что-то не так сделаю. Я тихая, как мышка.
Она развязала авоськи, и на наш журнальный столик посыпались баночки с соленьями, свёртки с пирожками и целый пласт домашней колбасы.
— Это вам, мои хорошие, от моей подруги Людочки, с мясокомбината. Вы же мясо почти не покупаете, экономьте, экономьте, — она многозначительно посмотрела на меня, и я почувствовала укол неловкости.
Вечером, лёжа в кровати, я прислушивалась к доносящимся из зала звукам. Галина Ивановка громко сопела, ворочалась, и скрип дивана отдавался в моих висках.
— Кирилл, — прошептала я. — Ты уверен, что это всего на неделю?
— Абсолютно, — он уже почти спал, обняв меня. — Как только просушат её потолок, она сразу же уедет. Потерпи, солнышко. Она же мама.
Я повернулась к стене, глядя в темноту широко открытыми глазами. Где-то в подсознании уже зашевелился крошечный, но настойчивый червячок сомнения. Семь дней, я мысленно повторила про себя, как мантру. Всего семь дней.
Но что-то подсказывало мне, что этот недельный визит может оказаться той самой миной, что способна взорвать моё маленькое, уютное счастье на этих сорока восьми метрах.
Неделя, о которой мы договорились, подошла к концу. Галина Ивановна не собиралась уезжать. Более того, она, казалось, и не помнила об этом сроке. Её чемодан, вместо того чтобы стоять наготове у двери, расползся, заполнив собой пространство вокруг дивана. На спинке обосновалась её кофта, на моём любимом кресле — вязание, а на полках в ванной теснились баночки с мазями и шампуни, пахнущие сильно и настойчиво, как аптека.
Тихой мышкой, как она себя обещала, она не была. Её присутствие ощущалось во всем, с утра до вечера. Она вставала раньше нас и непременно включала на полную громкость телевизор в зале, где новости дикторов смешивались с её громкими комментариями.
— Ой, смотри-ка, опять цены подняли! Кирилл, а ты свою Настю не балуешь ли? Экономить надо!
Я замирала на кухне с чашкой кофе, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Кирилл обычно отмахивался, уткнувшись в телефон.
— Мам, не начинай. У нас всё нормально.
Но она не слышала. Она уже переключалась на следующую тему, и её голос доносился до меня гулким эхом:
— И что это за занавески такие светлые? Практически белые! Совсем не практичный цвет. Я вам свои старые, тёмные, принесу, не пропылятся же добром.
Моё пространство медленно, но верно переставало быть моим. Я открыла шкаф в поисках своей любимой кружки и не нашла её. После пяти минут поисков я обнаружила её на самой дальней полке, заставленной банками с соленьями. Мою дорогую кофейную пару, подарок от мамы, Галина Ивановна отодвинула со словами «чтобы не разбить», зато на самом видном месте красовалась её потрёпанная эмалированная кружка с отбитой ручкой.
Однажды вечером я решила приготовить ужин — рыбный суп по бабушкиному рецепту. Я достала кастрюлю, разложила продукты. Галина Ивановна зашла на кухню, будто случайно.
— О, супчик? — поинтересовалась она, заглядывая через мое плечо. — А картошечку мелко так режешь? Надо крупнее, детка, чтобы наесться можно было. И лучку маловато. Давай-ка я.
Она буквально выхватила у меня из рук нож и принялась с грохотом рубить лук и картошку так, как считала нужным. Я стояла в стороне, чувствуя себя гостьей на собственной кухне. Мой рецепт перестал быть моим.
Но самой болезненной стала история с вазой. Небольшой хрустальной вазой в форме лебедя. Её купила ещё моя прабабушка, и она была единственной вещью, которая пережила все переезды и войны в нашей семье. Для меня это был не просто хрусталь, это была память. Я бережно хранила её в серванте, доставая только по самым большим праздникам.
В один из дней я вернулась с работы раньше обычного. В прихожей пахло лукницей и чем-то кислым. Я прошла в зал и замерла. Галина Ивановна, напевая себе под нос, вытирала пыль с серванта. А на столе, рядом с тряпкой, лежала ваза. Моя ваза. И в ней красовался пучок жёлтых искусственных цветов, купленных, видимо, в ближайшем переходе. (продолжение в статье)
Полина припарковала свою машину у подъезда сестры, сердце билось чуть быстрее от предвкушения встречи. В голове роилось множество мыслей, которые она спешила разделить с Маринкой — новости о долгожданном повышении на работе, планы на предстоящий отпуск, детали семейного торжества, которое собирались праздновать уже через несколько дней. Спонтанность всегда была ее отличительной чертой, и сегодня она решила не откладывать визит, рассчитывая на теплую встречу и поддержку.
Выходя из машины, она машинально окинула взглядом припаркованные автомобили, привычно замечая мелочи, которые раньше не замечала. Но вдруг замерла — среди них стоял очень знакомый и одновременно чужой ей блестящий серебристый внедорожник мужа, Андрея. Именно тот самый, который должен был бы стоять на парковке у его офиса в центре города, где он обычно проводил большую часть рабочего дня.
Время словно остановилось на мгновение. Полина почувствовала, как пульс начал учащенно биться в висках, дыхание стало прерывистым и неровным. Что он здесь делает? Почему его машина припаркована именно у подъезда ее сестры в середине рабочего дня? Эта мысль разрывала ее на части, вызывая тревогу и сомнения, которые она упорно пыталась загнать куда-то глубже.
Еще десять секунд назад она была беззаботна и счастлива, предвкушая приятный разговор и поддержку. Теперь же каждая клеточка ее тела была напряжена ожиданием — ожиданием объяснений, признаний, возможно, даже оправданий. Сердце колотилось, словно пытаясь вырваться из груди, а разум жадно ловил малейшие детали, которые могли бы пролить свет на происходящее.
Рука неожиданно дрожала, когда она нажимала на кнопку домофона. За спиной по-прежнему стоял серебристый автомобиль — немой и холодный свидетель ситуации, способный изменить все в одно мгновение. Она сделала глубокий вдох, стараясь сохранить спокойствие, хотя внутри бушевали эмоции.
Дверь открылась через несколько минут, которые для Полины показались целой вечностью. Перед ней стояла Марина, сестра, чье лицо улыбкой пыталось скрыть тревогу. Ее улыбка была натянутой, а глаза избегали прямого взгляда, словно стараясь спрятаться от правды, которую невозможно было больше скрывать.
— Привет, — голос Марины звучал слишком спокойно, почти искусственно, — проходи.
Полина шагнула внутрь. (продолжение в статье)
