Ужин на плите давно остыл. Люба посмотрела на сковородку. Подогреть? Она снова позвонила мужу. И снова бесстрастный голос сообщил, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети.
Люба достала из холодильника бутылку вина, налила себе в бокал приличную порцию и пошла с ним в гостиную. Села на диван и отпила сладкого приятного вина. Дети на летних каникулах у бабушки в Подмосковье. Она сильно по ним соскучилась. «Надо уговорить Сашу съездить в субботу к ним», — подумала и сделала ещё глоток.
В прошлый выходной Александр снова работал, съездить не получилось. Она и так уже была два разу у матери одна. Мама осторожно интересовалась: всё ли у них в порядке? где Саша? почему он по выходным работает? давно ли стал таким трудоголиком?
— Бизнес – дело ответственное, без внимания надолго оставлять нельзя, поэтому часто работает без выходных, — оправдывала мужа Люба.
На самом деле, никакой необходимости мужу работать до ночи и по выходным не было. С бизнесом всё в порядке. Выглядел он вполне спокойным, хорошо спал. Уж она-то знала, каким нервным и беспокойным он становился, когда что-то шло не так. Да и сказал бы ей. Он всегда с ней делился своими проблемами.
Рассуждая, Люба потихоньку пила вино. В дверь позвонили. Она машинально посмотрела на часы – половина девятого. Это не Саша, у него есть ключи. Звонок повторился. Люба поставила бокал на деревянный подлокотник дивана и пошла открывать.
На пороге дома стояла девушка со светлыми длинными волосами, скорее милая, чем красивая.
— Вам кого? – спросила Люба.
— Вас. Вы ведь Люба?
— Да. А вы кто?
— Можно войти? – вместо ответа спросила девушка.
Люба мгновение раздумывала, потом отступила от двери.
— Я вас слушаю.
— Я любовница вашего мужа, Александра Дмитриевича Бережного, — выпалила девушка, оказавшись в просторной прихожей. — Я подумала, что вы должны знать. Он не решается вам сказать. Вот я и решила помочь ему.
— Вот как? А сам-то он где? – спросила Люба, ещё не решив, как относиться к сказанному, — как к глупой шутке или ужасающей своей наглостью правде.
— Он спит в моей квартире. Кстати, снял для меня. Устал. – Девушка наигранно вздохнула.
— Я так понимаю, вы претендуете на моё место? Поэтому решили ускорить процесс?
— Я моложе вас. Он любит меня, — с отчаянием сказала девушка.
— Ну, меня он, положим, тоже любит. Но это не помешало ему завести любовницу. Не боитесь, что со временем и вам он найдёт замену?
— Не боюсь. – Девушка с удивлением смотрела на Любу.
Она рассчитывала на другую реакцию. Думала, что Люба начнёт кричать, истерить, выгонять и оскорблять нежданную гостью. Тогда у неё была бы возможность отвечать тем же. Именно на такую реакцию она и рассчитывала. А Люба внешне была спокойна, вступила в диалог. Девушка не была к такому готова, не знала, что делать. (продолжение в статье)
— Ты?! Что ты тут забыла?! Это моя квартира будет! Уходи! Проваливай! Нашлась хитрая.
Злата обулась, надела свой рюкзачок и, чмокнув бабушку в щёку, тихо, как мышка, вышла за дверь.
Клавдия Максимовна стояла в коридоре и вытирала, катившиеся по её щекам, слёзы: «Вот оно как оказывается! Квартира! Ждут-не дождутся. Так я им устрою сюрпризик» — думала она…
— Златка! Ну, пойдём, какая разница, какое печенье! Бабкам всё равно. Бери любое. Боже мой! А открытка-то зачем? — возмущалась Света, глядя как подруга стоит в супермаркете и в задумчивости выбирает угощение. — Нафига мы вообще взялись за это! Вот дурацкие вещи вечно выдумывают в школе! Ветераны какие-то… Тьфу.
Злата, наконец, выбрала печенье и открытку:
— Всё, всё, — примирительно сказала она подруге, — Пошли на кассу.
В школу пришла молодая учительница Алла Николаевна. И ей дали класс. Самый проблемный, девятый А. Девчонки там были, почти все, с весьма свободными нравами, а мальчишки уже не раз попадали в нехорошие истории: подразделение по делам несовершеннолетних частенько наведывалась в школу по их душу. Прежний классный руководитель, пожилой Сергей Степанович не выдержал. Просто уволился, решив, что здоровье дороже, так и сказал. А здоровье у него было слабое. Родители ругались, жаловались, что, мол, бросил класс, практически выпускной, да ещё посреди года… А что делать? Сергею Степановичу уже за семьдесят было, куда уж тут…
А Алла Николаевна, вчерашняя студентка, была полна решимости перевоспитать детей, найти к ним подход и совершить чуть ли не революционный прорыв в воспитании трудных подростков. Она решила взывать к их совести, сеять разумное, доброе, вести душеспасительные беседы и прививать уважение к страшим. Одно из первых её мероприятий касалось именно старшего поколения. Алла Николаевна выбрала двух, на её взгляд, положительных девочек и дала «задание»: накануне 9 мая поздравить ветеранов, проживающих в соседних со школой домах. Распечатала на листочке фамилии и адреса. Из фонда класса были выделены деньги (родители поддержали инициативу), на которые были куплены подарки — скромные коробки шоколадных конфет.
Злата и Света согласились на это, в надежде, что можно будет прогулять несколько уроков. Так и вышло. (продолжение в статье)
Дым сигареты за окном был густым и сизым, таким же, как настроение в этой комнате. Поминки по отцу Алексея, его сороковой день, подходили к концу. Стол, ломившийся от еды, теперь выглядел уставшим и неопрятным, как и лица собравшихся родственников. Я сидела напротив окна и ловила себя на мысли, что считаю секунды до момента, когда можно будет уйти, смыть с себя этот налипший груз притворной скорби и тягостных взглядов.
Мой свекор, Иван Петрович, был человеком суровым, и общались мы мало. Его смерть стала скорее формальным поводом для этой встречи, чем истинной причиной всеобщей печали. Главной скорбящей, конечно, была моя свекровь, Галина Ивановна. Она восседала во главе стола, и ее черное платье казалось не символом утраты, а королевской мантией. Рядом, как верная оруженосец, пристроилась сестра Алексея, Ирина.
Я пыталась поймать взгляд мужа, но он упорно смотрел в тарелку, будто разглядывая в остатках оливье тайные знаки судьбы. Он был скован и молчалив с самого утра.
— Оленька, а пироги-то ты, наверное, покупные брала? — раздался сладкий голос Галины Ивановны.
Она дотронулась до края ватрушки на моей тарелке, которую я так и не съела.
— Нет, Галина Ивановна, я сама пекла, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Ага, — фыркнула Ирина, не глядя на меня. — На вкус как раз покупные. Суховатые. У мамы всегда такие пышные получались, прямо таяли во рту. Правда, мам?
Галина Ивановна вздохнула, полной грудью, как актриса на сцене.
— Что уж теперь вспоминать, Иришенька. Всему свое время. И детишки-то у Ольги сегодня какие-то нервные. Бегают, шумят. Неловко даже перед гостями.
У меня сжались кулаки под столом. Мои семилетние двойняшки, уставшие от долгого и скучного дня, полчаса назад тихо играли в соседней комнате. Это был прямой, ничем не прикрытый укол. Я посмотрела на Алексея. Он заерзал на стуле, но промолчал. Его молчание стало первой каплей, переполнившей чашу.
— Алексей, может, чаю гостям нальешь? — снова обратилась ко мне свекровь, будто мужа вовсе не существовало. — Видишь же, у тети Зины чашка пустая. Надо внимательнее быть, дочка. В такой день особенно.
Я чувствовала, как по моей спине ползет горячий румянец. Я была не жена их сына и брата, а какая-то неумелая прислуга, которая все делает не так. И этот спектакль разыгрывался специально, на публику.
И вот наступила кульминация. Галина Ивановна откашлялась, привлекая всеобщее внимание.
— Кстати, о внимании, — начала она, и в ее голосе зазвенела сталь. — Иван Петрович, царство ему небесное, перед смертью успел кое-что обдумать. Он очень переживал за нашу Ирочку. Живет она с ребенком в той хрущевке, не жизнь, а мучение.
Ирина трагически опустила глаза. В комнате повисла тишина.
— Так вот, — свекровь сделала паузу для верного эффекта. — Он считал, что Ирина имеет полное право на часть той квартиры, где вы сейчас живете. Ведь это он, Иван Петрович, отдал вам тогда деньги на первоначальный взнос. По сути, это и его кровная доля.
У меня перехватило дыхание. Комната поплыла перед глазами. Я посмотрела на Алексея. Его лицо было белым как полотно. Он знал. Он точно знал, что эта тема всплывет.
— Какая доля? — вырвалось у меня, и голос мой дрогнул. — Эти деньги были подарком на свадьбу! Мы их не просили! Это была помощь!
— Помощь, доля, какая разница? — парировала Ирина, внезапно подняв голову. Ее глаза блестели от злорадства. — Папа вкладывался в ваше жилье. А я, выходит, на обочине. Справедливо ли это? Мама права.
— Алексей! — почти крикнула я. — Скажи же что-нибудь!
Мой муж поднял на меня испуганный взгляд. Он видел мое отчаяние, видел торжествующие лица матери и сестры. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но из него вырвался лишь жалкий лепет:
— Оль… Давай потом… Не сейчас… Не при людях…
В этот момент во мне что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Та самая ниточка, что еще связывала меня с этой семьей, лопнула. Я медленно поднялась со стула. Взгляд мой был прикован к Алексею, но он снова опустил глаза.
— Хорошо, — сказала я тихо, но так, что было слышно каждому. — После такого унижения, я не стану сидеть с твоими гостями за одним столом и улыбаться.
Я вышла из-за стола, не глядя ни на кого, и пошла к выходу. Спину я держала прямо, гордо, как солдат, покидающий поле боя, которое ему отравили. За спиной на секунду повисла гробовая тишина, а потом ее нарушил притворно-оскорбленный вздох Галины Ивановны: «Ну вот, опять она драму закатила…»
Я не обернулась. Я просто вышла в подъезд, захлопнула дверь и прислонилась к холодной стене, пытаясь перевести дух. А в голове стучало только одно: «Завещание? Какое завещание?»
Хлопок входной двери прозвучал как выстрел. Я вошла в нашу квартиру, сбросила туфли и, не разбирая дороги, прошла в гостиную. Руки дрожали, в висках стучало. Я стояла посреди комнаты, такой знакомой и безопасной, но теперь она казалась чужой. Словно тень от тех слов, что прозвучали за поминальным столом, легла на стены и мебель, изменив всё.
Я ждала. Ждала, когда заскрипит ключ в замке, когда муж переступит порог. Что он скажет? Как посмотрит? В голове прокручивались возможные варианты его поведения — от яростной защиты до горького раскаяния. Но глубже всего засела трусливая надежда, что он всё же встанет на мою сторону.
Прошло минут сорок. Наконец, я услышала осторожное щелканье замка. Дверь открылась и так же тихо закрылась. Алексей вошел в гостиную. Он не смотрел на меня, его плечи были ссутулены, вид — виноватый и подавленный. Он прошел к дивану и тяжело опустился на него, уставившись в пол.
Молчание затягивалось, становясь невыносимым. Его молчание было хуже любых упреков.
— Ну что, молчок? — голос мой прозвучал хрипло и незнакомо. — Там, при всех, ты тоже слова не смог вымолвить. А теперь, когда никто не видит, тоже нечего сказать?
Он поднял на меня глаза. В них я увидела не раскаяние, а раздражение и усталость.
— Оль, давай без истерик, хорошо? Я сам как выжатый лимон. День тяжелый.
— Истерик? — я засмечалась, и смех вышел горьким и колючим. — Твоя мать и сестра публично меня унизили, заявили права на наш дом, а ты сидел, как мышь на крупе, и теперь говоришь мне про истерики? Алексей, они сказали про завещание! Это правда?
Он вздохнул глубоко, потер виски пальцами.
— Нет. Никакого завещания нет. Вернее, есть, но там всё стандартно, квартира мамы отходит ей.
— Тогда что это было? Откуда эти сказки про долю Ирины?
— Папа… папа действительно давал нам деньги тогда. На взнос. Помнишь?
— Как же не помнить! — воскликнула я. — Это был подарок на нашу свадьбу! Мы сто раз говорили об этом. Он сам сказал: «Дети, обустраивайтесь». Ни о какой доле речи не шло!
— Для нас — не шло! — вдруг вспылил он, поднимаясь с дивана. — А для мамы? Для Иры? Они теперь видят это по-другому! Папы нет, и они считают, что имеют право на часть этих денег. Мать одна, ей тяжело, Ира одна с ребенком… Ты не понимаешь, что ли?
— Понимаю. Отлично понимаю. Понимаю, что твоя мать и сестра — жадины и интриганы, которые плюют на все приличия, лишь бы урвать кусок побольше. А ты… ты им потворствуешь. Ты их боишься.
— Я не боюсь! — крикнул он, но в его глазах читался именно страх. Страх осуждения, страх конфликта с матерью, который тянулся с детства. — Я просто не хочу скандала! Это моя семья!
— А я что? — голос мой сорвался. — Я не семья? Мы с тобой пятнадцать лет вместе! Мы построили этот дом, родили детей! А они… они приходят и одним махом хотят всё разрушить! И ты позволяешь им это делать!
Я подошла к нему вплотную, глядя прямо в глаза.
— Скажи мне прямо сейчас, Алексей. Чей ты? Их или мой? Где твоя жена и твои дети в твоей системе ценностей?
Он отвел взгляд. Этот простой жест стал для меня приговором.
— Оль, не надо вот так… — он снова сел, сломленный. — Надо просто успокоиться и всё обдумать. (продолжение в статье)